неделю. Дома лежало еще около 20 штук. И того — две недели максимум, — я допускала, что придется принимать больше, — но, как я заметила, в аптеке у дома никто не делал записи на обратной стороне рецепта. Значит, я могла купить еще. Еще одна пачка на 60 таблеток, а дольше, чем она закончится, жить я не планировала. Это решение далось мне легко, я не испытала горечи, как в 14 и 20 лет. Это было взвешенное решение, и именно поэтому я отложила это на месяц — мне хотелось провести немного времени с Энже и вернуть ей долг за все неудобства.

В конце поездки, когда оставалось всего 20 минут, и появилась сеть, я зашла на страницу к Мише Герасимову, о котором говорила Арина. Последний раз он заходил 1 октября в половине восьмого утра, а на стене наши старые знакомые и неизвестные люди оставляли картинки со свечами и глупые стихи. Этот ажиотаж, судя по времени и датам, начался в день его кончины и закончился через неделю. Прошел месяц и все уже живут дальше, оставив его могильную плиту позади, в далеком прошлом. Может, так и надо?

Поезд прибыл в пункт назначения почти в 11 часов вечера, и я сразу поехала домой, где меня уже ждала Энже. Ее улыбка — лучшее, что я увидела за эти двое суток. Она обняла меня, а я почти бессильно упала в ее объятия. Пока мы курили на лавочке у дома, я залпом выдала ей все, что произошло, утаив только сон и свое решение. Ей не следовало знать об этом, да и значения для нее это не имело.

— Ты нормально себя чувствуешь?

Я вздрогнула. Энже будто видела меня насквозь, на долю секунды мне показалось, что она ждет, что я признаюсь во всем. Я ничего не ответила.

— Акылай, — ее маленькая ручка ухватилась за мое запястье, — не бери на себя так много. Ты не Бог, и не можешь влиять на окружающих. Она решила это сделать еще до разговора с тобой. Я думаю, что люди не прыгают из окон спонтанно. Она думала об этом ранее.

— Да, но меня попросили поговорить с ней, чтобы этого не произошло, а я не справилась.

— Нет. Я внимательно слушала, тебя попросили поговорить с ней, чтобы она поехала в рехаб, а не для того, чтобы ты убедила ее не прыгать в окно.

— Инициатива наказуема, да?

До глубокой ночи мы говорили обо всем. Я рассказала о матери, о том, что все-таки наполовину киргизка.

— А я родилась и выросла в Татарстане, у меня татарское имя, но, по правде говоря, вся моя семья с обеих сторон русские и чуваши, — мы немного помолчали, — ковыряя вилками рис и овощи в тарелках. — Кстати, я написала вчера преподу. И уже записалась на первый прием к психотерапевту, в соседнем комплексе открылась новая клиника, — она выразительно посмотрела на меня, — может, тебе тоже записаться?

— Нет, у меня уже запланирован прием у моего врача. Через месяц.

Перед сном я выпила три таблетки снотворного по 250 мг каждая, что было еще допустимо при моем плане лечения, но уже на грани. Зато я добилась желаемого результата: когда я открыла глаза, то лежала в Красногорской квартире. Арина стояла у зеркала, висевшего на дверце шкафа, вновь в незнакомом мне платье. При жизни она любила короткие приталенные силуэты, но одежда, в которой она являлась в моих снах, была легкой, воздушной и удлиненной.

— Доброе утро.

— Вечер, — она усмехнулась.

Я разглядела в ее руках матовую помаду бренда “Its skin” — такие давно сняли с производства, и оттенок “ Show me what you got” остался только в воспоминаниях о времени, когда мы работали в магазине корейской косметики. Мы зарабатывали крайне мало и, конечно, купить помаду за 990 рублей не могли, зато регулярно пользовались тестерами, и они же постепенно становились нашими. Что-то выводили из ассортимента, что-то настолько не пользовалось спросом, что мы просто забирали себе, поэтому при зарплатах в 15 тысяч рублей в квартире водились декоративная и уходовая косметика. И эти помады не нравились никому из-за сложности в нанесении, кроме Арины, — мне даже показалось, что у нее сформировалась зависимость от этого винного оттенка. Она порой по полчаса тщательно красила губы, чтобы просто дойти до соседней двери пекарни.

— Я не хотела к тебе приходить, чтобы этого не происходило. Я знала, что так будет.

— Пожалуйста, проведи со мной еще немного времени. Совсем чуть-чуть, хорошо?

Мне не пришлось давить на жалость или манипулировать — она уже пришла и, говоря о том, что не хотела, просто придавала своему поступку ценности. И при жизни это было ее способом сказать “я люблю тебя”, через “посмотри, что я для тебя делаю”.

— Немного.

Она часто говорила со мной этим стальным тоном, но по-настоящему редко ругалась или была столь категорична, как хотела показаться.

— Два месяца?

— Неделя.

— Полтора месяца?

— Исключено.

— Хотя бы месяц, — я умоляюще посмотрела на нее.

— Ни днем больше, — она поправила черные рюши на рукавах-фонариках, — куда хочешь пойти?

— Хочу на крышу.

Над головой уже чернело небо — легкий отблеск солнца переливался у самого горизонта, майский ветер раскачивал юную листву на деревьях, что казались такими крохотными. Мы легли у бордюра, глядя на звезды. В самом центре небосвода блеснула точка и оставила за собой царапину.

— Загадывай желание.

— Это не по-настоящему, — ответила я.

— А по-настоящему это космический мусор, так что не выпендривайся.

— Все равно не сбудется.

— Если бы я могла воскреснуть, то сделала бы это, — Арина говорила совершенно непринужденно, — так что тебе нужно придумать другое желание.

— Она тоже не сбудется.

— Никто не может быть бессмертным, Акуся.

— Тогда я хочу умереть, чтобы не ждать чужой смерти.

— И заставить страдать других?

— Едва ли кто-то заметит.

— А Энже?

Я вздрогнула. Находясь во сне, я ощущала все так, как было бы это наяву — и внутри, и снаружи. Крошка асфальта под моим телом впилась в кожу, ветер, какой бывает только на крышах, — свободный, но не порывистый, — скользил по моему лицу и рукам, самостоятельно залетал в ноздри, почти насильно наполняя легкие воздухом.

— Энже отличается от нас, она нормальная. Благополучная, что ли? Не знаю, как это объяснить. У нее есть будущее, а у меня его нет.

— Почему ты так решила? У тебя есть будущее, если ты не станешь вешаться на