судить не мне, конечно. Однако, даже если приуменьшать и делить на три то, что она говорила, рассказ менее ужасным не станет. Наташа Казанцева — внучка некогда успешного бизнесмена, конкретная деятельность которого не была указана, мне стало известно только то, что в его собственности находились местный телеканал, несколько ресторанов и что-то еще. По воспоминаниям самой Наташи, ей больше всего запомнился ресторан на Большой Покровской, там висели круглые брендированные часы «Camel» и подавали острый суп харчо. Они с матерью часто ходили туда поесть, когда ей не было и пяти лет, и там же ее мать, — Ольга, — работала бухгалтером. Хотя «работала» — это громко сказано, потому как появлялась в своем кабинете от силы пару раз в месяц, чаще посещая заведение ради еды. И тогда жизнь была не так плоха. Отец Наташи жил с ними, исправно посещал завод «Красное Сормово», но с каждым днем возвращался все позже и позже, пока однажды не исчез из их жизни.

— Мы с твоим отцом разводимся, — только и сказала Ольга, а Наташа не стала больше ничего спрашивать.

У ее матери, помимо статуса «золотой молодежи», была еще одна особенность — аутоиммунное заболевание, которым оправдывалось абсолютно все.

— После того, как папа не вернулся, — Наташа смотрела куда-то вдаль над крышами домов, — она стала чаще и чаще приводить своих друзей, они гуляли до утра. Мне очень запомнилась мамина подружка Катя. Ей было лет 25, автозагар, очень короткая юбка и высокие сапоги на шпильках. Мама почему-то разрешала ей не разуваться дома.

Гулянки набирали обороты, появлялись новые люди, а с ними и новые развлечения. Сначала Ольга и Катя сидели «по-девчачьи» с вином, немного позже у мусорного ведра под раковиной стали появляться невысокие прозрачные бутылки. Когда Наташе было около 10 лет, то вечером после школы, когда она вернулась с дополнительных занятий, которые посещала, чтобы реже бывать дома, из квартиры ей в лицо ударил негустой, но со специфическим запахом дым.

— Сигаретный я уже не чуяла тогда. Им воняла вся моя одежда, учебники даже обувь, поэтому другим детям запрещали со мной общаться, потому что думали, что я курю.

Травяной, терпкий аромат въелся пуще табачного, а взрослые, окружавшие Ольгу и она сама, всегда были в хорошем настроении. Продлилось это около года, и этот период Наташа вспоминала весьма положительно, так как мать была к ней даже ласкова. В порыве Ольга и ее друзья однажды взялись читать Наташе вслух.

— Лучший вечер эвэр, — девочка улыбнулась, — они по ролям читали мне “Золушку”, но добавляли смешные детали. Типа, у Золушки гнили зубы и из дырок ползли опарыши, когда она улыбалась, а иногда черви путали дорогу и выползали через “черных ход”, поэтому за ней всегда тянулась дорожка из них.

Я сморщилась, ведь боялась насекомых больше всего на свете. Настолько, что в начальной школе мне померещилось, что я из уха достала белую личинку.

— А навозные мухи откладывали свои яйца у нее прямо в волосах…

— Давай эти подробности опустим, — взмолилась я.

Потом что-то изменилось, но лет до 12 Наташа не понимала что именно. Мать снова стала агрессивной, но к этому добавилась лютая ревность, которую Ольга не могла контролировать. Первой пострадала подружка Катя — Ольга, несмотря на постепенно прогрессирующую болезнь, ухватилась за длинные волосы девушки так крепко, что клок так и остался у нее в ладони. Катя недолго стояла в коридоре, поглаживая облысевшую макушку, перекрикивалась с хозяйкой квартиры, после чего ушла и тоже более никогда не вернулась. Ольга только пару раз зачитывала дочери сообщения с оскорблениями, которые слала бывшей подруге. С того момента в дом входили только мужчины, обычно по одному. Менялись с периодичностью раз в три-четыре месяца.

— Сначала был Юра-таксист, — в свете фонарей на ее лице немного отсвечивали высохшие дорожки от слез, — потом Рома, он пил страшно, все время ловил “белку” и однажды обоссал стену в коридоре. Потом Андрей, Сережа, — она загибала пальцы с длинными ногтями, — Толя, а последний — Леша.

Примерно в это время Наташа стала взрослеть, а мать — видеть в ней соперницу. Дома появился список правил, нарушение которых каралось избиением палкой для ходьбы, которой пользовалась Ольга в результате прогрессирующей на фоне многочисленных зависимостей болезни.

— Когда приходил ее мужик, мне запрещалось выходить из комнаты даже в туалет или попить воды. Мама за 15 минут приходила ко мне и говорила, что до завтрашнего дня у меня есть последний шанс пописать. Пить запрещалось, чтобы я не захотела снова. Но когда становилось совсем невыносимо я пила зеленую воду, которая настаивалась для растений.

У последнего Леши были друзья, которые тоже стали часто приходить в гости, а сам мужчина переехал жить в двушку к Ольге. С возрастом Наташа все позднее приходила домой, иногда за полночь, чего мать практически не замечала.

— Меня подруга пригласила на вписку, было очень похоже на то, что происходило у нас дома. Только я была не заперта в комнате, а в центре внимания. Я там все впервые попробовала.

Домой Наташа вернулась к часу следующего дня, когда Ольга уже протрезвела и получила смс от учительницы, сообщавшей об отсутствии девочки в школе.

— Она в мамочку решила поиграть, встретила меня с ремнем отцовским, на нем еще тяжелая бляшка была, и давай меня по коридору гонять. Ну, в смысле гонять, она сама сидела, — плохо уже ходила, — а железной херней на ремне размахивала и в меня целилась. И кричала, типа, блядищу воспитала и так далее. Я испугалась, упала в угол. Она за волосы к себе меня притянула, обнюхала, и такая, ты пила? Курила? Я начала отнекиваться, но она мне не поверила.

Ольга отвела Наташу на кухню, кинула на стол пачку “Беломора” без фильтра и заставила выкурить штуки три. Я знала эти сигареты и, честно говоря, думала, что такое количество для человека, не являющегося чьи-то дедом, смертельно. Затем Ольга налила Наташе несколько стопок водки подряд, заставила пить без закуси. Постепенно из наказания это стало превращаться в застолье, потому как она сама пропустила несколько стаканов.

— А потом она на меня смотрит и говорит, — интонация Наташи изменилась, голос стал глуше и дикция четче, — давай лучше со мной, чем где-то в подворотне, и достала чек с порошком.

Мы обе секунд тридцать молчали.

— И я начала зависать с ней, — подвела итог Наташа. — Чтобы не ревновать она