— Что-то долго ноне наряды примеряются, — раздался чей-то недовольный голос. И, правда, с недавних пор обычно неряшливый Шуйский стал проявлять некоторое щегольство.

— Какие там могут быть наряды, окромя шуб? — послышалось в ответ, и многие не могли удержать улыбки. Шуйские издавна имели дело с шубным промыслом, отчего за новым царём установилось прозвище шубника.

— Может, до одёжки ещё и не дошло, никак ночного греха не смылить.

— Старался, должно, напоследок, завтра ведь Филиппово заговенье.

— А чё, рази в пост нельзя?

— Упаси Боже.

— Врёшь.

— Не веришь, у святого старца спроси.

Боярин повернулся к Авраамию. Тот горько вздохнул, место хоть и не святое, а для таких разговоров негожее, однако во избежание спора решил смолчать. Не тут-то было, накинулись с разных сторон:

— Разобъясни, отче, может быть, теперь какое новое царское уложение насчёт этого вышло?

Пришлось Авраамию против воли вступить в разговор:

— Не бойтесь, бояре, ничего нового нету. Мужу со своей женой невозбранно совокупляться и в Филиппово и в Петрово говенье. Воздержитесь только в канун среды, пятницы и субботы.

— Придётся только в эти дни сюда и ходить, спасибо, отче, надоумил.

Наконец стало известно, что Шуйский вот-вот появится, и разговоры разом стихли. Прежние цари в сени не выходили, предпочитали сидеть на троне. Этот, недавно введённый порядок должен был показать, как мало кичится новый государь своим высоким положением и свидетельствовать об его уважении к бывшим товарищам, но, кроме того, оказался довольно разумным. Мелочные дела решались сразу на месте или отсеивались, а то, что требовало серьёзной работы, переносилось в царские покои, куда затем и приглашались нужные люди.

Шуйский вышел благодушный, ухоженный. Редкая бородёнка распушена, лицо нарумянено, к нему приклеена ласковая улыбка. Долгая служба при дворе научила лукавому обхождению: слушать, согласно кивать, но никогда не выражать истинного отношения. Теперь, достигнув высокого положения, он этой привычке не изменил. Обходил всех подряд, источал любезность и не хмурился даже от явных неприятностей. Дойдя до Палицына, не постеснялся смиренно приложиться к руке, а узнав о свежем известии из лавры, принял грамоту и впервые за утро не сдержался:

— Сколь радостно слышать о мужественном стоянии Божией обители! То высокий пример для всех обольщённых и малотвёрдых. Нужно чтоб об этом подвиге знало как можно больше людей. Опиши его во всех подробностях, мы составим грамоты и от своего имени разошлём но пределам.

Авраамий искренне поблагодарил его за столь высокие слова, однако повторил, что состояние лавры крайне бедственно и если ей не оказать немедленной помощи, она может не выстоять. Он начал было рассказывать о чудесном видении, знаменующем приход под её стены великого воинства от православного царя, но Шуйский перебил его в самом начале.

— Я постоянно печалюсь и молюсь о благополучии обители. Напиши с подробностью о её нужах, мы сделаем всё можное для Божиих прислужников. Передай, чтоб они не ослаблялись в трудах и не отпадали надеждою.

Палицын возвращался к себе окрылённый. «Много нелепиц возводят на государя, — думал он, — упрекают в неправедных свершениях, тогда как на самом деле у него душа о сиротах изгорелась. Всё как есть напишу, всё счислю и о благополучии его царствования помолюсь».

На подворье закипела работа, Ананий был нарасхват, каждый старался с ним переговорить и узнать что-нибудь новое. Он быстро утомился от такой круговерти, чувствовал, что все вокруг искренне хотят помочь своим страждущим братьям, хотя и заняты малополезной суетней. Затея со списком казалась вообще нелепой. Бедствующая обитель нуждалась во всём: пище, ратных припасах, одежде, дровах, жильё, снадобьях, а пуще всего в воинах, способных отогнать врага от её стен. Быстро поправлявшийся Антип старался его успокоить, но затеянная суета не нравилась и ему. Пожалуй, только Палицын чувствовал себя как рыба в воде. Он непрерывно писал и тоже теребил Анания, пытаясь вызнать какие-то новые подробности, а поскольку тот большей частью не оправдывал его надежд, давал волю собственному воображению.

Наконец нужные требы были определены, «Сказ о стоянии Троицкой обители» составлен и переписан царским уставом. Авраамий поспешил во дворец и попал в ту же обстановку; снова пришлось томиться в сенях и слушать те же разговоры, будто не прошло трёх стремительных дней. Шуйский благосклонно принял список, а «Сказ» умилительно прижал к сердцу и попросил сходить теперь к дворцовым дьякам, чтобы составить прежречённые грамоты. Дело-де срочное, поторопись, отче.

— А как же насчёт помощи нашей обители?

Шуйский в раздумье склонил голову и сказал:

— Пойди к Ивану и передай моё повеление.

Иван — это царский брат, начальствующий над войсками. Тот самый, которого разбил Сапега под Троицей два месяца назад. Он угрюмо выслушал Авраамия и отвернулся. Неговорливым был этот брат.

Прошло ещё два дня напряжённой работы. Теперь Авраамий был препровождён уже в сами царские покои. Дьяк зычным голосом зачитал составленную грамоту. В ней рассказывалось о твёрдом и примерном стоянии против ляхов и воров троицких людей, Божиих и мирских, о посекании ниспосланных врагов и преодолении их бесовских хитростей. Далее следовало обращение к жителям предавшихся городов: «Несчастные! Кому вы рабски целовали крест и служите? Злодеям, бродягам и ляхам! Уже видите их дела и ещё гнуснее увидите! Пока стоит Москва и Троица, стоит Российская держава и Православная вера. Не станет их, вам ответствовать перед Богом. Есть Бог мститель! Аще раскаетесь и будете снова верно служить, обещаем вам, чего у вас нет и на уме: милости, льготу, торговлю беспошлинную на многие лета».

Шуйский слушал и улыбался.

— Благолепно звучит, — одобрил он, — надобно только ужать да написать убористее, чтобы прятать было сподручнее. Не царским гонцам доставлять сии грамоты, а тайным людям в занятые супостатами города.

Авраамий снова напомнил о помощи.

— Ты Ивану говорил? Ну-ка позвать его сюда!

Явился угрюмый воевода.

— Звал, государь?

Шуйский сурово сдвинул брови и спросил:

— Войско для Троицы снарядил?

— Откуда ж его взять, самих беда обдержит.

Василий повернулся к Авраамию.

— Слышал? Нету у меня войска и взять неоткуда. Жди, покуда города пришлют и уповай на Бога.

На этом царский приём окончился.

Решение царя о невозможности оказать немедленную помощь осаждённой лавре восприняли на Троицком подворье тяжело. В трапезной палате, где обычно велись неторопливые беседы, стояла угрюмая тишина. Антип наклонился к Ананию и вполголоса проговорил:

— Говорил же тебе, зря время теряем. Неужто сразу келаря не разглядел? Руками машет, ногами сучит, у него вся сила вместо дела на почёс уходит.