– Точно ведь бьют… – с плохо скрываемым страхом произнес старый друг Григория Иван.

– Им теперь перезаряжаться минуту надо.

– Как раз в картечь нас примут…

– Если успеют.

Успели. И не только на картечь принять, но и еще разок ядрами причесать. Оказалось, что, несмотря на старость и изношенность артиллерии, прислуга была вполне недурно обучена и применяла картузное заряжание, что не в каждом захолустье использовали.

Когда грянул второй залп ядрами, спустя какие-то полминуты, Григория стал пробирать ужас. А секунды потянулись медленно и лениво. Одна за другой.

Солдаты и стрельцы мерным шагом приближались к редуту по остаткам травы, чисто постриженной лошадьми, а османы заряжали пушки и выстраивали шеренги стрелков, проводя последние приготовления. «Идем как на убой…»

Каждый шаг давался с трудом. И Григорий понимал, что ему ладно, а вот юные бойцы, что пороха не нюхали… Хотя, наверное, они не представляют себе, что их ждет буквально через несколько мгновений.

Хотелось бросить все и убежать. Или на худой конец упасть на землю и переждать. Но какой пример он покажет остальным?

А на редуте уже все приготовили. Да и оставалось до них шагов сто – сто двадцать.

– Ну вот и все… – каким-то загробным голосом произнес Григорий и зажмурился, продолжая мерно вышагивать вперед, нашептывая одними лишь губами молитву и готовясь предстать перед Всевышним. Страх куда-то ушел. Вместо него возникло чувство покоя и обреченности. Он ничего не был в состоянии сделать. Все шло как шло, всецело находясь в руках случая.

Секунда.

Вторая.

Грохот, перемешанный со свистом пуль и криками людей, словно порыв штормового ветра ударил по нему вместе с какими-то брызгами.

Он еще пару секунд простоял вот так – замерши, прислушиваясь к себе. Но новый залп, на этот раз мушкетов, вернул генерала[35]к реальности. Григорий открыл глаза и огляделся.

Вокруг было настоящее побоище, вызванное артиллерийской картечью. Все в крови. То здесь, то там валялись оторванные руки и вывалившиеся внутренности. Ползали или вяло шевелились раненые. Дергались в агонии отходящие в мир иной.

Но главное – полки оказались деморализованы этим ошеломляющим ударом. Да и иного быть не могло. Атака в лоб на укрепленные позиции обычно ничем другим не заканчивалась. Никогда.

Войска отступали. Кто откровенно бежал, побросав свое оружие и мечтая лишь спасти жизнь, кто пытался вытащить раненого товарища…

– Вот ведь… – куртуазно обрисовал генерал ситуацию во всю мощь своих легких и последовал примеру подчиненных, за тем исключением, что организовал несколько десятков солдат собирать брошенное оружие. Тем более что османы, дав три залпа из мушкетов, больше не стреляли. Видимо, берегли огненный припас – отбили приступ, и ладно. Да и забрать раненых и убитых – дело важное.

Впрочем, вернувшись в расположение русских войск, весь перемазанный кровью Косагов узнал совершенно ошеломляющие известия. Оказывается, Василий, когда увидел, что штурм с наскока не удался, совершенно тронулся умом и, прихватив полк рейтар, направился в Москву.

– Дурак! Вот дурак! – в сердцах крикнул Григорий.

– Может, послать за ним? – осведомился Иван.

– Зачем? Хочешь, чтобы он вот такую бойню повторил? Видишь же, что не в себе человек.

– А чего с ним?

– За Софью переживает. Или ты о них не знаешь? Почитай только чудом еще дите не прижили.

– Так ведь что переживать-то? Ну женился Петр Алексеевич. Поди не напасть какая страшная.

– После венчания Петра Софья потеряет право регентства. То есть ей придется сложить полномочия. Ты же знаешь, для нее это хуже некуда. Своевольная баба. Вот и переживает за нее Василий. Даже бойню эту учудил, чтобы поскорее с делами тут разделаться и в Москву вернуться. Он-то в переговорах больше смыслит. Да и Мария, племянница его, теперь царица. Есть о чем беседу вести.

– Хм. Так-то оно так, – медленно произнес Иван. – Но Петр Алексеевич ему не спустит то, что войска бросил.

– Он ему и штурма не простит, – усмехнулся Григорий. – Я ведь с ним несколько раз перед походом разговаривал. О том речь и вели. Знал он, что Василий Васильевич не усидит, с ума пятить начнет. Оттого и давал мне советы дельные по осаде. Да просил держаться осадой до начала осени, когда он обоз новый пришлет, чтобы если и не летом, так зимой Азов взять. Измором.

– И ты о том Василию не говорил?

– Зачем? Он ведь меня и отправил на штурм, подозревая, что я слишком уж часто с Петром Алексеевичем беседы держал. А он с ним на ножах. Хочет Софью царицей видеть. А сам при ней.

– Да… дурачок.

– Я и говорю. Петр Алексеевич ведь ему дал попытку спасти свою шкуру. Сделал бы дело толком – никто против ничего не сказал. Погоревал о Софье и дальше жить стал. А так… все, почитай, больше мы его и не увидим. Что он сможет сделать с полком рейтар, даже если они решатся против законного царя идти? Так. Баловство одно.

– А мы чего будем делать?

– Как чего? Готовиться к долгой осаде, – пожал плечами Григорий. – У меня… как их… инструкции от Петра Алексеевича на этот счет есть. Письменные. Вот делом и займемся. Батареи ставить нужно: напротив крепости и ниже по течению на излучине. Да лагерь укрепленный возводить, дабы татары не беспокоили…

Через две недели. Воронеж

Василий влетел в город на взмыленном коне, который держался из последних сил.

Скорее. Скорее.

Вон этот проклятый форт…

– Поручик! Поручик! – зычно крикнул Голицын прямо от ворот форта, подзывая дежурного офицера.

– Василий Васильевич, – мягко и вкрадчиво произнес знакомый голос. Князь резко обернулся и увидел Аникиту Ивановича Репнина. – Азов взяли и лично решили Петра Алексеевича порадовать?

– Репнин… – потерянно выдохнул Голицын. – Что ты здесь делаешь?

– Тебя жду.

– Меня?! Что с Софьей?

– Судили ее. Бояре. Приговорили к смерти за попытку убийства родного брата. Против нее иезуиты показания дали. Письма показали.

– Казнили уже?

– Зачем? – улыбнулся Аникита Иванович. – Петр Алексеевич ее помиловал. Отменил приговоренное боярами усечение головы постригом в монашки. Она уже отбыла в тихий уголок за Северной Двиной.

– Как вообще это произошло?

– Как? – усмехнулся Репнин. – Дура она, потому и произошло. И не смотри на меня так. Петр Алексеевич как женился, так и решил все честь по чести сделать. Собрал Боярскую Думу, брата своего, Ивана Алексеевича, да ее, дабы Софья смогла спокойно и с почетом сдать дела, завершив свое регентство. А она, дура, бежать решила. Зачем? Куда? А… – махнул он рукой.