«А знаешь, откуда взялось выражение «правда подноготная»? Тоже оттуда. Татю иголки под ногти вгоняли, и то, что он наговорит после этих иголок, так называли».

И это, боюсь, завтра выясню. А не завтра, так через день-два. Все одно – труба.

Не помогли, получается, ни славянский бог Авось, ни девчонки-хохотушки – Тихе и Фортуна. Не услышали они меня. А может, они нынче вообще на Русь не захаживают – уж больно худые времена настали. Настолько худые, что они нашу державу стороной обходят, чтоб самим в Разбойную избу не угодить. Теперь один черт знает, куда мой ангел-хранитель запропал. Разумеется, если мне его вообще выдали при рождении. В небесной канцелярии тоже, знаете ли, путаницы хватает.

Получается, как ни крути, а надо выбираться самому, ни на кого не надеясь. А как? Запускать в ход тайное средство? Не рано ли? Да и в резерве тогда ничего не останется. Хотя нет, не рано. Завтра промолчу – послезавтра станет поздно. Только надо сработать с умом, чтоб наверняка, потому как осечка – это смерть, верная и лютая, а что-то другое я придумать уже не успею.

Пока же молчу по-прежнему. Жду, что меня велят отвести в поруб, или в острог. Не знаю, куда именно, да и неважно мне название. Лишь бы оставили один на один с мыслями. Время мне нужно, больше ничего. Версию, пускай и заготовленную, еще и подать надо, чтоб звучало красиво, увесисто и убедительно, иначе грош ей цена. Малейшая фальшь, и все – учуют, и тогда пиши пропало. Тогда уж точно – дыба. И боюсь, что после первого свидания с ней я, как непривычный любовник, сразу сомлею и думать уже ни о чем не смогу. Да и не поверят мне, если я стану менять показания, отмахнутся. Солгавший единожды, солжет и дважды, с него станется. И тогда…

Вот и получалось, что в наличии у меня всего одна попытка. Единственная. Переэкзаменовки судьба не даст.

А когда уже повели, мысль в голову пришла: «Вот интересно, если бы каждого студента после несданного зачета подвешивали на дыбу, студенты бы перевелись или уровень образования повысился?»

Я даже заулыбался, хотя и ненадолго – пока не угодил лицом в темноту. А темнота оказалась шевелящейся…

Поначалу меня от неожиданности даже испуг взял, но потом я услышал знакомый голос и успокоился. Оказалось, мой Андрюха. Как это я про него забыл – аж стыдно стало. Хотя оправдание имелось – меня схватили сразу и без лишних слов тут же связали и кинули в телегу, а он еще оставался на свободе, вот я и понадеялся, что парня не тронут. Получается, напрасно. А ведь говорила мне голова, чтоб я гнал Апостола прочь от себя, так ведь нет – жа-алко, видишь ли, стало. Ну-ну. Ох, чую, не далее как завтра моя жалость ему боком выйдет. А он, чудак, все за меня сокрушался. Дескать, ни за что повязали, вместе с ним за компанию. Он, мол, об этом не говорил – криком кричал, ан все едино – не услышали.

– Но ты, дядька Константин, не робей. Я завтра еще громче орать о том буду. Не глухие же они. Так что выберешься ты отсюда, ей-ей, выберешься,- слышится мне шепот.

Вот же чудак попался. Одно слово – Апостол. Так он пока ничего и не понял.

– Ладно,- отвечаю.- А теперь помолчи, мне тут подумать надо, что завтра говорить.

– А чего тут думать? – удивляется.- Правду, вестимо.

Хорошо, в темноте не видно, как я улыбаюсь от его слов, а то подумал бы, что у меня крыша поехала. Я даже говорить ему ничего не стал – бесполезно. Только хлопнул ободрительно по плечу, чтоб не терял бодрости, а в ответ – стон. Оказывается, пареньку уже досталось, и изрядно. Поработал над ним кат, всыпал два десятка плетей по указке подьячего. Правда, как заверил Андрюха, хлестал без вывертов, без оттяжки, и не кнутом – плетью, потому оно терпимо. Трогать больно, а так ничего. То есть снова меня успокаивает.

Ну, Апостол, точно сгинешь ты на Руси. Помнится, я говорил, что ты со мной пропадешь. Не отказываюсь, и впрямь можешь пропасть. Только без меня ты загнешься еще быстрее. Теперь уж деваться мне вовсе некуда – не для себя одного придется ход на свободу прорывать, а для двоих, иначе совесть потом заест.

Ради приличия я на всякий случай обошел по периметру все свое узилище – мало ли. Вдруг где какая лазеечка обнаружится – ночь большая, так мы бы ее расширили. Но нет, средневековая КПЗ оказалась крепкой. Бревна чуть ли не в обхват, дубовые, свежие. Не жалеют ценных сортов дерева на Руси для поганых татей. Хотя постой, какие же мы тати? Ну Андрюха еще куда ни шло, да и то, если разбираться, то он в шайке, как рассказывал, всего неделю и ни в одном набеге не участвовал. А уж я бери рангом выше – в воры записан. Статья пятьдесят восемь, пункт не помню какой – подготовка диверсионных актов против руководства страны. Во как.

Ах да, статья из другой оперы, а тут действует Судебник. Но ничего, что лбом об топор, что топором по лбу – все равно больно. Больнее только топором по шее. Правда, говорят, помогает от перхоти. Сам не проверял, но если не продумаю, как себя завтра вести, чтоб не просто вылезти, а и Андрюху вытащить, то скоро об этом узнаю точно. И Андрюха узнает. Апостолам согласно их рангу вроде бы полагаются распятия, но дыба тоже подойдет.

Кстати, немного непонятно. Чин у меня повыше, а разговоры со мной, если сравнивать с Андрюхой, куда деликатнее. К чему бы это? Или Разбойная изба занимается только татями, а ворами ведает исключительно ведомство Григория Лукьяновича, по прозвищу Малюта, который прадедушка Берии, Ежова и Ягоды. А не осерчает ли Малюта, что этот шустрый тощий подьячий залез в его епархию? Может, наверное, иначе бы меня особо не берегли.

Ладно, подумаем и о том, как нам получше стравить местный народец и науськать средневековый КГБ на ихнюю милицию или, наоборот,- припугнуть подьячего Малютой, потому что если Григорий Лукьянович прознает, этого Митрошку не спасет никакой Григорий Шапкин, кишка тонка.

А сам все расхаживаю и думаю. За двоих тружусь, согласно все тому же Судебнику, в котором сам холоп за себя не в ответе,- с хозяина спрос. И под нос мурлычу, чтоб лучше размышлялось, настрой себе создаю:

Часто, Судьба, ты со мною груба,

Даришь одни неудачи.

Только учти, я тебе не раба,

Я совсем не слаба, и я могу дать сдачи.

Что ж, если даже женщина не хочет смириться, то мне, мужику, сам бог велел зубы оскалить. И дальше думаю. К утру лишь и угомонился. Так устал, что не смутила никакая вонь – удрых прямо на охапке прелой соломы.

Выспаться конечно же не дали – здесь поднимают рано. И пытать, судя по всему, тоже начинают поутру. Наверное, чтоб растянуть удовольствие на весь день. Одно хорошо – повели на допрос только меня одного, а значит, Андрюху на сегодня оставили в покое. Это славно, парень целее будет. Пускай только на сегодня, но и то неплохо. А о дне завтрашнем сейчас загадывать ни к чему. Не та ситуация, потому как у нас с ним нынче каждый день, как последний.

И снова пришлось удивляться. Не с пыток начал Митрошка, или, как он себя важно назвал, Митрофан Евсеич. Вначале повел на экскурсию, стал хвалиться своим хозяйством.