Как я ни уговаривал, больше не притронулся. Дескать, сыт он уже. Заботу обо мне проявил. Ишь ты. Таких обижать все равно что ребенка избивать – грех непростительный. А уж плетью лупить, не говоря про дыбу, и вовсе. Кстати о плетях…

– Токмо ты с бережением вопрошай,- небрежно роняю я подьячему.- Малец из верных. Верю я ему, не продаст. А ежели ты его с дитем нянчиться заставишь, то он потом для меня негож станет.

Кажется, все правильно. Именно так заморский негоциант и должен выражаться – грубо, цинично, исходя исключительно из собственной корысти, иначе Митрошка моей заботы о парне не поймет.

– Поспрошаю,- кивает подьячий.- Токмо боязно мне. Вдруг вы с ним сговорились? Но не беда. Тут ведь из разных земель купчишек хватает. Ежели расстараться, то можно и из гишпанских земель сыскать. Глядишь, и яблочки златые сыщутся. Ты как их, еще разок отведать не против? – И пытливо уставился на меня.

Что, мол, на это ответишь?

– Коли угостят им, съем на твоих глазах,- твердо пообещал я,- Да еще второй попрошу, потому как в брюхе давно урчит. Нерадостно меня на русской земле встречают, ой нерадостно. Чуть ли не каждый обидеть норовит,- И, как финальный аккорд, еще раз напомнил: – Мыслю, не пожалует Иоанн Васильевич дьяков из Разбойной избы, кои так татям попустительствуют.

– Нешто у вас нет таковских? – затравленно огрызнулся подьячий.

Проняло мужика, как есть проняло. Вон как глазенки забегали. Понятное дело – грозен царь-батюшка. Даже по нынешним меркам сурового шестнадцатого века брать, все одно – без меры грозен. А если с нашими критериями подходить, то вообще зверюга и явный конкурент Сталина по своим злодействам. И получается, что если я пожалуюсь, то тут можно лишиться не места – головы. Да еще хорошо, если сразу. Для нынешних ребятишек это уже счастье. Вот только не получится сразу. Из подвалов у Ма- люты здоровыми не выходят – или бредут еле-еле, или их на плаху волоком тащат.

Опять же я не просто так проводил время в Кузнечи- хе – все сплетни выслушал, и не только деревенские. Сами-то селяне от своих домов ни на шаг – худая здесь земля, сплошной суглинок, так что хлебных излишков у них отродясь не водилось, но от залетных купчишек новостей наслушались будь здоров. Да и я тоже не зря историю штудировал про это время, а потому и без них знал, что произошло на Руси совсем недавно, в конце прошлого года. Ужас.

Если быть совсем кратким, то основное веселье царя началось с того, что он, обвинив во всех смертных грехах двоюродного брата, князя Владимира Андреевича Ста- рицкого, заставил его выпить яд, причем вместе с женой и тремя детьми.

Случилось все это прошлой осенью, то ли в октябре, то ли в ноябре, да оно и неважно. Куда интереснее то, что царь почти тут же принялся готовить карательный поход против жителей Новгорода, которые якобы замыслили против него измену. Поход этот начался в декабре, причем в пути, как деятельный человек, Иоанн Васильевич времени даром не терял. Наверное, рассуждал, что если, мол, Новгород затеял измену, то и остальные города тоже, только она еще не вскрылась.

Одним словом, там, где он шел, мало никому не показалось. Он даже прохожих, которые встречались его войску по пути, и то живьем не отпускал. Чтоб, значит, никто не предупредил. А уж что творилось в городах, в которые он заходил на постой,- Стивен Кинг со своим воображением и скудной американской фантазией отдыхает.

Начал дяденька с Клина, а дальше пошло-поехало. Ребята его тоже под стать главарю – не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков. В Твери царь вообще мародерствовал аж пять дней, попутно велев придушить бывшего митрополита Филиппа, который после низложения проживал неподалеку в одном из монастырей. Тогда-то и пострадала родная Чуриловка моего Апостола. Пострадала ни за что – просто подвернулась на пути, вот и…

Самой Твери тоже досталось изрядно. Довелось мне потом полюбоваться на этот город. Ну и пакостное же, доложу я вам, зрелище. Есть такая поговорка: «Как Мамай прошел», так вот в Твери, на мой взгляд, побывало сразу три Мамая, причем вместе с Чингисханом и Батыем, а потом еще потоптался Гитлер со своими эсэсовцами. Для надежности. Всей радости у тамошних горожан – стены сохранились, да еще каменные церкви с монастырями, а в остальном картина та еще. Но я отвлекся.

Потом, уже в январе, настала очередь Новгорода, где царские орлы зависли аж на шесть недель – видать, было где разгуляться. Как мне рассказывали в Кузнечихе, погибло тысяч шестьдесят. Реку Волхов вообще запрудило трупами так, что поднялась вода. Преувеличивали, конечно, не без того, но то, что число погибших составило не одну тысячу, а скорее всего, и не один десяток – железно.

Однако этот козел в царском венце и тут не угомонился, рванув в Псков, чтоб и там попить людской кровушки. Правда, в Пскове он развернулся не сильно. Сплетни ходили разные, дескать, юродивый его напугал, но я так мыслю, что все было гораздо проще – насытился царь-батюшка. Упыри, они ведь тоже рано или поздно насыщаются. Пускай и на время.

А ведь подьячий еще не знает, что к нынешнему лету Иоанн Васильевич опять оголодает и устроит публичные казни в Москве. Причина все та же – мол, изменники из Новгорода договаривались со столичными, чтобы его погубить. Вообще-то для меня удивительно скорее то, что на самом деле заговора, как я понял, не было вообще. То есть никто против этого скота ничего не замышлял, хотя надо бы.

В Москве же под нож и топор пойдет не простой люд – из именитых. Хватит и окольничих, и бояр, а самое главное – «крапивного семени», как наш народ уже тогда «ласково» именовал чиновников царских приказов, всяких там дьяков и подьячих. И убивать их станут не просто так – с выдумкой. У главы Посольского приказа дьяка Ивана Висковатого каждый из тех бояр, что останется чист, по царскому повелению лично отрежет что-нибудь ножом. Казначея Фуникова, то есть, если по-современному, министра финансов, попеременно станут обливать то кипятком, то ледяной водой. Ну и так далее. Из иных приказов лягут на плаху по пять и больше человек.

Да и в Разбойной избе тоже народ пострадает. Я даже мог назвать кое-кого по памяти, не глядя в оставшийся при мне списочек казненных. Хорошая штука, доложу я вам. Мне его Валерка составил, чтобы я, упаси бог, не стал водить дружбы ни с кем из перечисленных, а то опомниться не успею, как заметуг в общую кучу.

– И в Англии таковские имеются,- кивнул я,- Только из тюрем сидящих в них душегубов да татей они нипочем не выпустят. Ты сторожей хоть с головы до ног серебряными шиллингами осыпь – не поддадутся. А у вас, как мне ведомо, случается и такое. Ты про Григория Шапкина слыхал ли?

Ох, как он на меня воззрился. Значит, точно слыхал. А может, как знать, даже ходит под его началом. Э-э-э, тогда мне надо поосторожнее, чтоб он в попытке замести следы и меня не укокошил.

– Сказывал мне кое-кто, что его песенка спета,- добавил я торопливо.- Потому и упреждаю: держись от него подале. Дыба по Григорию давно плачет, горючими слезами заливаясь, но к этому лету он непременно с ней свидится. Ну и сам тоже поразмысли.