До вечера ещё восемь часов и три книги. Спешить некуда. Вот сейчас он разомкнёт молнию, вынет из котомки наугад первую Библию - не стоит огорчаться! - и подойдёт к прохожему, у которого на носу очки. Или лучше без очков? Как лучше?

Первый, кто возьмёт книгу, скажет простое спасибо и пойдёт своей дорогой, но уже с книгой, каков он?

А ещё говорят - начинающим везёт в игре. "Так это в игре!" - договорился с собой Кутузов. Сейчас всё серьёзно. Проверка мира на прочность убеждённостей, заблуждённостей, очарованностей. Все вы, люди, одинаково любите и похоже ненавидите. Просто люди. Биороботы-простолюдины. "И у всех болит правое ухо!" - рассмеялся вдруг оживший Кутузов. Раньше он не замечал: все идут по улице, держась за правое ухо. Он не ожидал миллиона мобильников. В конце прошлого века он посетил конференцию в Португалии. В крошечном прибрежном городочке даже дети в рейсовом автобусе болтали по мобильным, а Кутузов равнодушно глядел в

социальный телескоп: изобилие аппаратиков не придёт в Россию. А оно - примчалось. Что-то случилось. У всех заболело ухо. Общее ухо болит.

Так, ещё два-три проскока, и общее ухо станет проблемой коммуникации, в полный рост восстанет профессор кафедры, а план сорвётся. "Нельзя думать!" - вдруг приказал себе Кутузов и чуть не упал от удивления.

Любимое занятие - думание! Мыслить - блаженство. Всё важное рождается так, а у

Кутузова и способы свои: удав, обожравшийся и обсыпанный буквами. Ну, вы помните. Мозг - это счастье. И вдруг вот - на тебе.

Думание режет и мешает выполнить размеченный, строгий до готичности план. Нельзя

думать, когда решил делать. Вот оно что, вон оно как. Отудивлявшись, Кутузов, не дурак же он, решил прислушиваться к себе внимательнее. Хотя, конечно,

сомнительное открытие с не-думанием крепко обожгло и побаливает. Непонятно, куда положить открытие. Нет файла! Файла под это дело не заведено!

Уймись, гордец. Бери книгу, давай людям, получай своё спасибо, иди своей дорогой.

Бери ещё, давай, получай, спасибо. Люди любят эту книгу, пусть получат, пусть. Я полюбуюсь.

Лет пятнадцать назад приятель, он теперь за границей, рассказал Кутузову про дикий, утробный страх: выйти куда-нибудь на Арбат, расчехлить скрипку,

подстроиться прилюдно и, пережидая экономические реформы, сбацать пиплу Вивальди.

Разумеется, "Времена года". На Арбате от уличных не ждут ничего другого. К слову

сказать, "Времена года", особенно "Зима", трогательно пригодились нашей стране в

эпоху новых русских перемен. Златопопсовые "Времена года" уже лет около двадцати сладко будоражат сердца прохожих в роли всеуличного, подземнопереходного,

метровестибюльного гимна. В заполошно-рывковой музыке итальянца явлено чётко-чувственное обещание, что вот это всё - точно пройдёт.

Приятель поведал Кутузову: дома казалось - легко! А вышел на Арбат, стал посреди

гуляющей, ни в чём не повинной публики, жара под тридцать, руки дрожат на чехле, скрипку пора вынимать, Вивальди ждёт, а вокруг… пустыня! Внезапно пошли не

люди, а верблюды, посыпался тяжёлый снег, и так это головокружительно - верблюды под снегом, ни у кого нет лица, только тяжкие горбы набок.

Приятель смекнул: не к добру это - заснеженные верблюды на жаре Арбата. Страх

всегда приносит на своих горбах колючие, леденящие сюрпризы. Пиликать со сцены - одно, а посреди пешеходной, праздной улицы, где вся публика безбилетна, к креслам ничем не привязана, - другое.

Он прогнал горбатых, выключил снег, рывком расчехлил скрипку, деловито-деланно подстроился, будто сто лет не строился, и рванул! Искры посыпались со струн, из глаз! Мостовая вся размякла и чуть не впитала его, как трясина, однако мужественный скрипач допилил "Зиму" и под восторженные крики "браво!" - как интересно кричат верблюды! - перешёл на "Весну". И его товарищи по квартету перешли, не запутались во временах, а потом в отдалённых странах они заработали по улицам кучи денег, но первый арбатский выход хранился в чистых закромах памяти как эталон победоносной борьбы с любыми верблюдами ужасного, запредельного страха. А ведь если разобраться - чего боялись?.. Выглядеть попрошайками? Да мы все попрошайки. Смелее, подстройся и рвани!

Рвану, решил Кутузов. Название улицы неизвестно, подвиг мой уместен. С книгой наперевес он шагнул к прохожему, не успев разглядеть ни пола, ни возраста, и объявил:

- Это вам.

Прохожий машинально взял, прошёл метров пять-шесть, увидел мусорку и чуть не отправил к чёрту, приняв, естественно, за рекламную раздачу пробников. Семплинг

- чума. На площадях не знают, что явление, до печёнок доставшее горожан, - именуется семплинг. Вы бесплатно, разок, получаете нечто, и потом будете, миленькие, платить сотню разочков, если сдуру вам понравилась наша белиберда. Рыбная ловля с поднятым забралом.

Рука прохожего уже было выполнила приказ обученного городского мозга, но на ней успел повиснуть перелетевший мимовоздухом даритель.

- Ты чё? - беззлобно поинтересовался хозяин чудом уцелевшей руки.

- Это же Библия! - провозгласил Кутузов торжественно.

- А-а! - уважительно протянул тридцатилетний мужик, в свободной руке которого непредубеждённый наблюдатель углядел бы чемоданчик сантехнического направления.

- Ну и чё? Ты… это… того?

- Я вам дарю эту книгу, - продекламировал Кутузов домашнюю заготовку. - Дарю.

- А чё - сёдня Восьмое марта? - уточнил мужик абсолютно серьёзно.

- Сегодня восьмое мая, - непонятно как вспомнил Кутузов.

- О! завтра День Победы! Слышь? Завтра Победа наших войск над немецко-фашистскими захватчиками! - с великолепной чёткостью отчеканил сантехник. - И парад на Красной площади!

- Да ну? - вошёл в поток профессор. - И чё? Не возьмёшь?

- А почём? - задумался мужик, минутой раньше почти выбросивший книгу в помойку.

- Бесплатно.

- Даром? Такое?! Ты чё - сектант? - посуровел сантехник.

- Не. Я не сектант… - И тут, лихорадочно придумывая продолжение, он выдал: - У меня жена умерла.

- Ну, царство ей небесное, - разрешил мужик и провёл по волосам рукой вместе с

Библией, которую всё-таки удерживал и уже не торопился вернуть Кутузову. - Тогда возьму. Раз такое дело… ну чё, там смотри давай.

Забыв о Кутузове, мужик сунул Библию в чемоданчик с инструментом и пошёл своей дорогой, очевидно, полностью разрешив для себя возникшие по случаю вопросы.

Оглушённый Кутузов не решился посмотреть вослед. Одной книгой меньше, горечи почему-то больше, и не от ухода в чужие руки любимой подруги, члена большой семьи, состоящей сплошь из сестёр, а мелко, тупо: саднящая простота минувшего