Разъярённый, я вылетел в коридор, лишь в последний момент использовав Вуаль. Остановился только напротив своей комнатушки. Заставил себя замереть на месте. Тишина.

Через мгновение я уже сидел на балке крыши. Безо всяких техник. На одной лишь злости.

Тишина.

Прошептал:

– Призываю.

Напротив меня из дымки сгустилась тёмная фигура, почти неразличимая во тьме спящего здания.

– Порви цепь.

Призрак остался недвижим. Лишь маска лица с застывшими на ней чертами мужчины чуть дрогнула, говоря мне, что теперь он смотрит точно на цепочку. Через миг Призрак отчётливо покачал головой, словно отказываясь.

Что?!

Я с нажимом повторил приказ:

– Порви цепь.

Призрак дрогнул, помедлив миг, перетёк ближе ко мне, ухватился за цепь и рванул.

Снаружи, где-то в районе главных ворот кто-то заорал. От рук Призрака повалили клубы чёрного дыма. Но цепь всё ещё была цела.

Я отчётливо видел, как лицо Призрака исказилось в крике. В вопле боли, которого я давно на нём не видел. К одному далёкому крику в поместье присоединился второй, да и подо мной в темноте кто-то заворочался, а затем рявкнул знакомый голос:

– Эй, кто здесь?!

Меня обдало тёплым ветром. Арнуз заметил меня? Сейчас вскочит и зажжёт Светочи или и впрямь ударит техникой. Я скрипнул зубами и шепнул:

– Во Флаг.

А через мгновение использовал Вуаль и спрыгнул вниз, уже там спрятав Флаг в кисет и юркнул в свою комнату. Замер у дверей, прислушиваясь к шуму за пределами крыла слуг.

Дарсовы отродья, всё же здесь есть формация, которой не было у Ордена.

Ничего. Я всё равно стану свободным.

Я терпел, пока Лейла вприпрыжку шла по двору слуг, и за нами, со стороны, не приближаясь к долговым, наблюдали остальные слуги. Господские. Я терпел, пока мы шли по малым дорожкам, скрытые от чужих взоров живыми и цветущими изгородями. Но уже невдалеке от дверей в Павильон Дерева не выдержал:

– Лейла, ты ведь понимаешь, что эта обновка – одежды слуги?

– И что? – сестра напоказ осмотрела себя, даже покрутилась, пытаясь увидеть со всех сторон, затем пожала плечами. – Это причина грустить?

– Для меня – да.

Вмешалась мама:

– Леград, оставь её. Ты с утра сам не свой.

– Мама, ей уже почти десять. Я в её возрасте…

Я запнулся под внимательными взглядами мамы и Маро. Что я? Сносил выплеснутые на меня помои, начал тайно Возвышаться, готовился убить Паурита? И должен пожелать это и ей? Махнул рукой:

– Ладно.

– Я не люблю грустить.

Лейла придвинулась ко мне, ухватила за локоть, заглянула в глаза и поманила пальцем. Я послушно, кляня себя за резкость, наклонился к ней. Ухо обжёг шёпот:

– Небо говорит, что жизни нужно радоваться. Радоваться – гораздо лучше, чем печалиться. И я проверяла, так и есть.

Лейла со смехом отпрянула, умчалась вперёд, к повороту дорожки, оставив меня позади. Я лишь вздохнул. Она права, я неправ, но меня беспокоит то, что она до сих пор вечный ребёнок. Или притворяется ребёнком, которому нет дела до суеты дел и невзгод. А может меня беспокоит то, что я не могу понять, притворство это или нет? Особенно когда всё висит на волоске?

Я вздохнул ещё раз. Нет. Стоит признать правду. Меня беспокоит то, что я сам – беспомощен. Будь мы свободны от всяких контрактов, живя по своей воле, заботило бы меня, что сестра вся отдаётся играм и веселью? Ничуть. Я был бы только рад этому. Да и в Павильоне Лейла справляется со всей работой, которую ей поручает старик Фимрам.

После нового поворота стали видны ворота во внешнюю часть поместья и вход в Павильон Дерева. Я чуть замедлил шаг, прищурившись, огляделся. Ночной переполох не прошёл даром: на воротах стражников вдвое от обычного и даже у Павильона двое охранников в полной броне. Хоть и кожаная, но жёсткая, словно панцирь. Массивные наплечи делали фигуры Воинов неповоротливыми на вид, а шлемы, хоть и оставляли открытыми лица, скрывали волосы. И не поймёшь, насколько сильны стражники: оба безбороды, а брови стихии окрашивают очень поздно и не у всех.

При виде нас стражники молча расступились, лишь меня смерили взглядами с ухмылкой. В другой раз я бы этого и не заметил, но сейчас, не выспавшийся, злой, полночи слушавший крики рыскающих в ночи стражников и ожидающий подвоха от Кирта и его приятеля, я отчётливо почувствовал их взгляды.

Удивительно, сегодня мы пришли даже раньше обычного, но старик Фимрам уже ждал нас. Стоял посреди коридора, сложив руки за спиной и встречая наши поклоны коротким кивком. Последним шёл я:

– Этот слуга приветствует господина.

Выпрямившись, я замер, ожидая когда старик развернётся и поманит меня к моим ступкам. Но тот продолжал стоять неподвижно, а затем и вовсе, вздохнув, произнёс:

– Твоя сестра сменила одежды. Жаль.

Я ощутил, как окаменело от напряжения моё лицо, застыв неподвижной маской. Не представляю даже, как выглядело это со стороны. Что со стариком и какое ему дело до того, как одета сестра? На ней нет контракта, она же ещё ребёнок, а не слуга, если уж на то пошло. Никто из дарсовых Саул не имеет права касаться её даже пальцем! Фимрам снова вздохнул:

– Пусть слуга следует за этим стариком.

Мы прошли мимо дверей в отмытый мной вчера зал для приёма больных, мимо двери в зал Алхимии и зала Трав, дошли до конца коридора. Здесь только две двери. Направо нам, слугам запрещено входить – там покои старика. Налево большой и пустой зал, где раз в неделю мама или Маро наводили порядок, убирая пыль. Там стояли лишь несколько пустых шкафов и большой стол у окна, которое выходило на стену крыла стражи.

Сегодня весь стол оказался завален толстыми книгами и свитками.

Старик Фимрам оглядел его, развернулся ко мне, сложив руки перед грудью, спрятал пальцы в рукавах. Молчание длилось и длилось. Под немигающим взглядом старика я не выдержал:

– Господин?

– Мать этого слуги, конечно, старается, да ей и нравится лекарское дело, но ей далеко до этого слуги. Усердие никогда не сравнится с талантом.

Я тут же покачал головой, отвергая похвалу:

– Господин льстит этому слуге. Мой талант плох.

– Всё, что лежит позади этого старика, принадлежит его ученикам. Одной сестре этого ученика ещё рано думать о техниках, второй это и вовсе не интересно. Да и не нужно.

Кажется, мой голос охрип:

– Господин?

Я же не спускал глаз со старика и лихорадочно думал. О чём он? И есть ли в его словах тот двойной смысл, который я слышу в них? Неужели сбылись мои страхи и он заметил Возвышение Лейлы?