В октябре 1789 года, к большому разочарованию герцогини Девонширской, которая была проездом в Париже и сокрушалась, что «изменила мадемуазель Бертен», сама создательница моды начала бороздить Европу вслед за первыми эмигрантами. С собой она увозила ящики, полные перьев и шелковых лент, и четырех работниц. Так, граф д’Эспиншаль писал, что в Турин «мадемуазель Бертен привезла двух девушек из магазина»[114]. Вместе со своими закройщицами и примерщицами, своим «батальоном в юбках», она проявляла собственные таланты в Кобленце, где подражали прежнему французскому двору.

Летом 1790 года мадемуазель Бертен выдала замуж свою племянницу за выходца из богатой семьи судовладельцев из Ла-Рошели Жана Матюрена Шассерио, торговца шитьем из Лиона, дядю художника Теодора Шассерио. В это время во Франции дул ветер свободы, и женщины им наслаждались вволю. Так, настоящий скандал разразился из-за некой мадам де Бресси из Лиона, которая прогуливалась в Пале-Рояль, одетая в мужскую одежду — белый мундир с красными отворотами и отделкой. В сутолоке, возникшей из-за ее наряда, она обнаружила пропажу часов.

«Крупные игроки» мира моды, возбужденные политическими событиями, уступили место новому поколению, столь же скандальному, как и их предшественники. В начале мая 1791 года две соседки «Великого Могола» жестоко поссорились: Декуст, торговка модными товарами в Пале-Рояль на деревянных галереях, № 220, облила чернилами разложенные на прилавке чепцы и шляпки мадемуазель Эме, чей магазин находился на той же галерее под № 199[115].

Изделия придворной моды стало невозможно продавать в революционной столице. Еще до 1789 года Болар начал передавать вышедшие из моды нераспроданные вещи двум капитанам кораблей в Гавре, чтобы продать их в Америке.

Бертен тоже была вынуждена ездить за границу чаще, чем обычно, чтобы отделаться от устаревшей одежды, изготовленной для двора, и добиться выплаты задолженностей от своих иностранных клиентов. Все торговцы туалетами поступали так же. Пьер Ибер через двадцать пять лет написал, что он отправлялся искать «оплаты своих счетов, которую беды века сделали невозможной. Я не мог даже во время своих частых путешествий в Германию пристроить большую часть своих изделий, изготовленных для двора, которые у меня все еще оставались». Из Майнца он обеспечивал связь между Бертен и «Великим Моголом», перевозя наличные деньги и ценности.

Превост, торговец перчатками, и Жан Пьер Мессен, ювелир королевы, бывший субарендатор Розы в доме № 13 на улице Ришелье, — делали то же самое во Франкфурте.

В этот период росло количество пасквилей против королевы и ее модистки. Некоторые были относительно умеренными, как тот, что был написан неким Прюдоммом («Честным человеком»), который еще не стал одержимым хулителем Марии Антуанетты: «Нынешнее украшение весьма элегантно, с этим нельзя не согласиться; но не будучи крайне необходимым, не желая исключать изящество и хороший вкус, можно было бы пожелать большей благопристойности»[116].

В других — клеймились грядущие излишества, и мадемуазель Бертен названа «отвратительным существом, за которую Мария Антуанетта не раз платила долги»[117].

В последние месяцы 1790 года подрыв доверия к ассигнациям и дефицит наличных денег привели к тому, что луидоры, экю и су поднялись в цене и появились ростовщики, которых возненавидел народ. Распространялись буклеты, обвиняющие Бертен, а также Неккера или кардинала Роэна в членстве в ростовщическом банке: санкюлоты предполагали, что они причастны к игре на бирже, и ей было от чего зашататься.

Прюдомм ужесточил тон и снова опубликовал пасквиль, в котором встречается уже такой пассаж: «(…) нам достаточно обречь на проклятье в грядущих веках персонажей, агентов и соучастников личных преступлений жены „гражданина Капета“: …Бертен, изготовительницу модной одежды, парикмахера Леонара, Безанваля, Кампена и Балена, Бретей и Тьерри, Клюньи и Калонна… Покровительства всем этим низким лакеям достаточно, чтобы служить свидетельством нравов их хозяйки, а также указывает достаточно причин огромного дефицита, который толкнул французский народ на крайности».

Роза Бертен в этот период находилась то за границей, то в Париже. Вероятно, она из осторожности опасалась возвращаться во Францию: торговля модными изделиями в глазах революционеров олицетворяла производителей роскоши, продажных и развращающих людей. Мадемуазель Бертен была причастна в некоторой мере к транжирству общественных средств, о чем писалось в 1790 году в «Газете революций в Европе»; ее магазин «в глазах народа являлся выходным отверстием, через которое вытекает королевская казна»[118]. Она первая среди торговцев модными изделиями могла стать объектом народного гнева, поэтому ей было чего опасаться и от чего стремиться укрыться.

Однако она колебалась окончательно эмигрировать, хотя отчетливо сознавала надвигавшуюся опасность. Бертен регулярно посещала Тюильри, и королева, которая становилась все более одинокой, порой даже использовала свою модистку как политического курьера и посредника. Граф д’Антрег, глава контрреволюции на службе у графа д’Артуа[119], убежденный, что Мария Антуанетта больше всего боится того будущего, которое может принести ее кузену спасение монархии, проявляет осторожность. «Королева, — пишет он 3 августа 1791 года, — и дня не проводит (sic), чтобы не вести переговоры, заставляя свою модистку мадемуазель Бертен разносить ее маленькие записки, предложения и некоторые высказвания»[120]. Племянник мадемуазель Бертен, Николя Бертен, тоже держался поблизости от королевской четы: с 1788 года он был конным стрелком во 2-м полку, а в 1791 году стал военным в свите короля и охотно выступал в конной гвардии Людовика XVI[121]. Защищая своего короля, он был дважды ранен: первый раз в день демонстрации 20 июня 1792 года и второй — 10 августа 1792 года[122].