дешевке на какой-то барахолке. Но даже в этой одежде Коринна почувствовала себя лучше. Лишь шапка немного кололась.

— Начнем?

Начали они с медсестры, которая сидела на ящике и курила, уставившись в одну точку. Андреас сделал несколько снимков, а потом Фаллер немного поговорила с ней. Женщина рассказала им о самой длинной и страшной ночи в своей жизни: об изуродованных детях, о мужчинах, у которых через порезы в животе вываливались кишки, о людях, чьи тела были покрыты волдырями от ожогов размером с ладонь. Женщина изучала медицину в Гейдельберге и только что прошла стажировку в Красном Кресте. Ей оказалось всего двадцать два года, что очень удивило Фаллер: выглядела медсестра гораздо старше. «Страдания старят», — записала журналистка в блокноте, который привез ей Андреас.

Рассказы пациентов были еще ужаснее. Одному мужчине пришлось оставить жену и детей в горящем доме. Со слезами на глазах он говорил, что до сих пор слышит их крики, и умолял дать ему лошадиную дозу снотворного, чтобы заснуть и воссоединиться с семьей. Пока они разговаривали с этим отчаявшимся отцом, к ним подошел маленький мальчик. Он тронул Фаллер за руку.

— Здравствуйте. Я Николас Фербер. Я живу на Флидерштрассе, 15. Может быть, вы видели мою маму?

Фаллер перевела на него взгляд. Она не знала, что сказать, поэтому просто медленно покачала головой, а Андреас несколько раз щелкнул фотоаппаратом. Опустив голову, мальчик пошел дальше. «Неужели, — подумала она, — здесь нет никого, кто бы мог оказать этому малышу психологическую помощь?» Но вспомнив историю медсестры, она сообразила, что сотрудникам Красного Креста в этот момент было не до душевных ран. Нужно было залечить хотя бы раны физические, спасти как можно больше жизней. Пожилая женщина сидела на койке, качая головой. Сначала у Фаллер создалось впечатление, что это помешательство, но когда она обратилась к женщине, та подняла на нее ясные глаза.

— Он был так молод, — сказала она.

— Кто?

— Герр Кёстер. Он всегда так хорошо заботился обо мне. Он медбрат… То есть был медбратом в доме престарелых Розенгартен, где я жила. Он проходил там альтернативную службу. Мы как раз говорили о смерти, когда это случилось.

— О смерти?

— У меня рак толстой кишки, — сообщила женщина без малейшего намека на беспокойство. — Последняя стадия. Врачи сказали, что мне осталось несколько недель. Это было четыре месяца назад. Мне — восемьдесят два, знаете ли, в таком возрасте привыкаешь к мысли, что рано или поздно придется уйти. Но он хотел меня утешить.

Вспомнив об этом, она улыбнулась, но тут же помрачнела, когда подумала о том, что произошло потом.

— «Вы увидите, фрау Франке, как красиво на небесах, — так он сказал. — Не бойтесь». — «Я и не боюсь, — ответила я. — Но рая нет, как не существует и ада. Мне не нужны эти сказки. Мое время пришло. Я прожила хорошую жизнь. То есть что в этом такого, что ты умер? Ты просто вернулся к состоянию, в котором пребывал до рождения, правда?» Он изумленно посмотрел на меня, не зная, что сказать. Он открыл рот, но так ничего и не ответил, потому что в этот момент весь дом взорвался. На него рухнул шкаф, и больше он не произнес ни слова.

Она снова покачала головой, в ее глазах стояли слезы.

— Он был так молод… Он пытался утешить меня. А теперь он умер, а я со своим гребаным раком толстой кишки все еще жива. Вот ведь дерьмо!

38

У Бена кружилась голова, опять подкатила тошнота. Голова раскалывалась, как после ночной попойки. В глазах все плыло, точно он смотрел на мир сквозь неправильные очки. Где это чертово ведро? Он нащупал его, свесился с койки и сплюнул, но рвоты не получилось. Черт! Кто-то стоял у его койки. Медленно повернувшись, он прищурил глаза, пытаясь разглядеть, кто это. Врач? Но человек был не в белом халате врача и не в светло-зеленой, цвета лайма пижаме пациента. На нем были джинсы и черная рубашка-поло.

— Бен, — произнес его имя человек. Всего одно слово. Но поток эмоций, который нахлынул на Бена в следующее мгновение, заставил его забыть и о тошноте, и о жуткой головной боли. В этом потоке смешалось все: любовь, отчаяние, разочарование, обида, надежда, горечь.

— Папа, — попытался сказать он, но из гортани вырвался только стон.

Человек присел на кровать. Проклятье! Что же случилось с глазами? После стольких лет отец наконец приехал, а он его даже не может разглядеть! Трясущейся рукой он нащупал руку Леннарда. Прикосновение далось с болью, но ни за что на свете Бен не отдернул бы руку. Отец приехал! Наконец-то!

Леннард смотрел на распластанное перед ним существо, и в горле сжимался ком. Ему хотелось позвать медсестру, сказать, что она ошиблась, что это не его сын. Это просто не мог быть его сын. В голове возник образ, который навсегда запечатлелся в памяти: семилетний Бен с кудрявой головой радостно машет ему на прощание, не подозревая, что больше никогда не увидит отца. Тело, лежавшее перед ним на больничной койке, не имело с этим образом ничего общего. Оно принадлежало искалеченному, облысевшему, потрепанному жизнью старику. Серая кожа, бледные с синевой губы, багровые отметины по всему телу, как будто Бен только что вышел из яростной драки, пустота в глазах. О прежнем Бене напоминал лишь цвет радужной оболочки глаз да родимое пятно в форме полумесяца у основания шеи — отметина, бывшая с ним с рождения. Взгляд Бена блуждал из стороны в сторону. Казалось, сын не узнает отца.

— Бен, — сказал Леннард. Ему с трудом далось это имя. Бен что-то пробормотал, но что именно, Леннард не понял. Земля закачалась у него под ногами. Он опустился на койку, подавляя неприятие к такому больному и чужому телу, и осторожно взял сына за руку. По усталому лицу Бена скользнула тень, словно прикосновение причинило ему боль, но он не убрал руку. Леннард не решился спросить у медсестры, которая привезла его сюда, насколько плох Бен. Теперь в этом не было нужды. Было очевидно, что его сын смертельно болен.

— Боже мой, что они с тобой сделали, — прошептал он скорее самому себе.

Губы Бена зашевелились. За стонами других пациентов и рокотом вертолетов, которые продолжали доставлять пострадавших, Леннард ничего не мог разобрать. Он наклонился вперед, к лицу Бена. В нос ему ударил ужасный смрад, как будто тело уже начало разлагаться.

— Где мама? — шепотом спросил сын. Леннард не знал. И пока еще даже не пытался этого