– Спальник у Эдьки есть. Рюкзак тоже у неговозьму, – бодро начал Меф и вдруг поморщился, как от зубной боли. –Бли-и-ин! А как же работа? Тощикова не согласится отпуск дать! Я ее даже непредупреждал!

– А ты рискни! Я отпросилась, может, и тебеповезет, – предложила Даф.

Устройство мелких бытовых чудес было ее любимым занятием.Она даже работу писала в семисотый, кажется, год обучения: «Как устроитьнастоящее чудо так, чтобы оно вообще не выглядело чудом».

Меф, уверенный, что ему откажут, согласился рискнуть.Кругленькая директриса сидела у себя в кабинете и разговаривала по телефону сдочерью.

– Анна Максимовна приходила убираться? Когда она ушла:в два или раньше?.. Ты сейчас где? В какой комнате? В тапках или босиком?.. Чтоделаешь? Картошку разогревала? В какой кастрюле – в красной? Смотри – я всеравно по глазам все узнаю!

Тощикова в материнстве своем была заботлива до маниакальности.Даже с работы она ухитрялась дистанционно контролировать все перемещения своейтринадцатилетней дочери не только по городу, но и по квартире.

Заявление об отпуске Пончик подписала, не читая, инетерпеливо махнула Мефу рукой, чтобы он топал и не прорастал ушами вначальственном кабинете. Ей предстояло еще выяснить, что дочь собирается делатьв следующий час, и если пойдет к подруге, то к какой именно.

Меф охотно выскользнул за дверь.

Лишь к вечеру заявление вновь попалось Тощиковой на глаза. Машинальноона перечитала его и крайне удивилась. До этого момента она была абсолютноуверена, что подписала накладную на одноразовую посуду. Но делать нечего.Птичка ускользнула из клетки.

Меф был уже дома и, кротом разрывая вещи в шкафу, собиралсяв поход.

* * *

Московское лето было, как всегда, в своем репертуаре. Жарадолго не держалась. Подразнив слегка хорошей погодой, лето поворачивалосьзадними карманами и заявляло: «Извините, братцы, но мне еще деревья поливать!»

Вот и этот вечер выдался таким же поливальным. На улице былоне холодно, но пакостно. Ветер налетал порывами и швырял о подоконник мокрыегорсти дождя.

Зозо Буслаева сидела на кухне и вспоминала, сколько стакановводы на стакан крупы порождают в смешении своем кашу. Не так давно она вернуласьс работы, и теперь ее грыз голод. Сегодня в конторе переводили инструкцию кземлечерпалке на узбекский язык, а Зозо заставили все это перепечатывать, чтовыпило ее творческие способности на много лет вперед.

Но и это еще не все. Разрядив в нее обойму, судьба бросилаеще и динамитную шашку. Зозо узнала, что ее отпуск с августа перенесли наноябрь, объяснив это тем, что в августе и так все уходят и что кто-то же долженторчать в офисе на случай, если какому-нибудь маньяку вздумается приобрестиснегоуборочник или подшипники к трактору.

К слову сказать, вечера, когда Зозо бывала дома, выдавалисьнечасто: раза два в неделю. Обычно, когда у нее не было свидания, мать Мефодияносилась по Москве, опасаясь пропустить хотя бы одно мало-мальски значимоесобытие, о котором прочитала в Интернете. Для внутреннего комфорта Зозотребовалось быть в культурной струе – однако чем больше она была в струе, темдальше удалялась от культуры.

Зозо никогда не приходило в голову, что выставки, театры,музеи и презентации, которые она громко называла «духовными ценностями», имелик ним такое же отношение, какое воробей, сидящий на крыше библиотечногоколледжа, имеет к библиотечному делу.

Вернувшись домой, хмурая, как поздняя осень, Зозо обнаружилана столе сына записку: «Ушел в байдарочный поход. Когда буду – позвоню. Целую,я».

Зозо не была особенно переживательной матерью, но все жезаписка ей не понравилась. Даже бумажный поцелуй ее не смягчил. Как это так:ушел в поход? И как понимать растяжимую фразу: «когда буду – позвоню»? Где «буду»– в походе или снова в Москве?

Для выяснения этого туманного обстоятельства Зозо немедленнопринялась трезвонить сыну на мобильник. Меф трубку взял, но поговорить неполучилось. В трубке что-то грохотало и прыгало. Зозо поняла, что он едет вметро, и поневоле отложила объяснение с сыном на некоторое время.

Вспомнив все же, что три стакана воды идут на стакан крупы,Зозо победно устремилась к плите, но не нашла ни одной чистой кастрюли. В однойзакисал прошлонедельный суп, подернутый островками белой пушистой плесени.Плесень эта напомнила Зозо морскую пену, которую она в этом году так и неувидит. В другой, самой любимой кастрюле, что-то давно и безнадежно пригорело.

Лень вступила в схватку с голодом и, сбив голод с ног,запинала его на кухонном полу. Зозо решила дождаться Эдю и вынудить егочто-нибудь приготовить.

При всех своих порывах Зозо была женщина вопиющебесхозяйственная. Разбросанные вещи или пирамида грязных тарелок вызывали у нееглубокую тоску, которую ее сын Меф называл «мерлюхлюндией». Руки у Зозоопускались, а голова горько склонялась на грудь. Лишь изредка – раза так три вгод, когда тапки прилипали от грязи к полу, Зозо понимала, что наступил тотсамый момент, который лучше всего характеризуется словами «сейчас или никогда»,и начинала истерично убираться.

«Убиральное» настроение приходило обычно среди ночи. И тогдаот всей души она вжимала щетку в ковер, пока не начинала гнуться труба и вковре не проедалась плешь, напоминавшая макушку театрального деятеля. С такимже рвением она вытирала губкой всхлипывающий кухонный стол. Казалось, вместе спылью и крошками Зозо пытается стереть со своей жизни весь налипший жирныймусор. Сойти с повторяющейся карусели ошибок и пойти по ясной, понятной ипрямой дороге.

Эдя терпеть не мог у Зозо таких «психозных» настроений иговорил про сестру, что она «хрюкнулась».

– Подбирай слова! Я не желаю жить в свинарнике! Это тысо своей фамилией можешь, а я не могу! – кричала Зозо.

– При чем тут свинарник? По мне так надо смотреть, ничто люди делают, а с каким чувством они это делают, – спокойно заявлялХаврон. – К примеру, пол помыть – хорошее дело, но если с истерикой или слицом недооцененной жертвы, то на фиг не надо. Или бабуленцию через дорогуперевести. Нормальное дело? Нормальное. Но если при этом орать, чтобы всебабуленций через дорогу переводили, и слюной на асфальт капать – то пусть лучшебабуленции дома сидят.

В дверях провернулся ключ, и в узкий коридорчик втиснулсяЭдя. Вместе с Хавроном в дом забрела сырость. С Эди стекала вода. Туфличавкали. Насквозь мокрая майка облегала его мощный торс.

– Чего ты на меня уставилась? – проворчал Эдя,встряхиваясь в коридоре, как выбравшаяся из воды выдра.

– Почему в холодильнике ничего нет? – напористоспросила Зозо.