Что Эде ответили, Зозо, разумеется, не услышала, но, видно,что-то ответили.

– Где Меф? – крикнул брат, высовывая голову вкоридор.

– В поход уплыл.

Все другие слова из ванной долетали уже смазанными, и когдадве минуты спустя Эдя появился на кухне, Зозо спросила его:

– Ну и кто это был?

Эдя озадаченно потер лоб выключенной трубкой:

– А шут его знает. Я не врубился. Какой-то псих просилМефодия.

– Почему псих? – встревожилась Зозо.

– А кто еще? Он то хихикал, то плакал, то сюсюкал. Акогда узнал, что Меф ушел в поход, завизжал, будто ему отрезали палец на ноге.Странноватые знакомые у твоего сына. Он ничего такого не нюхает, нет?

– Кто нюхает? Меф? – оскорбилась Зозо.

– А почему бы и нет? Весь день где-то пропадает.Дерганый. Чуть что – орет. Вечно у него секреты, все прячет, по мобилкепоговорить на лестницу выскакивает… Я в его годы мирно качал железо, носил ссобой самодельные нунчаки и не интересовался ничем, кроме массовых драк идевушек. И психи мне писклявые не звонили – это стопудово! – категоричносказал Эдя.

– Он же отжимается каждое утро. И в университет почтипоступил! Может, даже возьмут! – с надеждой возразила Зозо.

– Кого? Сыночка твоего? Умных много, все в юристылезут, а асфальт долбить некому. Шел бы лучше в кулинарку! А что отжимается –так я его соплей перешибу! Мужская мощь – это не рельеф, а объем живогомяса! – презрительно отозвался Эдя.

Катить бочки на Мефодия он начал в тот самый день, когдавместе с отцом Мефа (тогда еще наличествующим) пришел забирать его из роддома.Тогда уже Эдя заявил, что у Мефа идиотское одеяло, торчащие уши и глуповатыйвзгляд. После этого Эдя потыкал Мефа пальцем в щеку и заявил, что лучше было быкупить морскую свинку.

Все человеческие страсти имеют общее свойство: они требуютпостоянного увеличения доз при постоянном уменьшении степени получаемойрадости. При этом на максимальном пике страсти радость прекращается вообще, чтоозначает полную степень порабощения. На этой стадии мы можем уже не утомлятьсебя необходимостью скрываться.

Книга мрака

Валькирии и оруженосцы толпились в зале ожидания Казанскоговокзала, то и дело выглядывая на перрон, где на первый путь должны были податьпоезд. Состав пока не подавали, хотя на табло он уже был объявлен. Рюкзакисвалили в кучу, на самом верху которой, как упадочный римский император наперсидских коврах, возлежала валькирия ужасающего копья Радулга.

Дождь все продолжал лить. На небе явно забыли устранить течьи сбрасывали в дыру над Москвой лишнюю воду. Отбомбившиеся тучи отжимались, кактряпки, и уступали место следующим, подходившим с северо-востока. Не зная, кудаей деться, вода закручивала на площади водовороты, обрушиваясь на пути.

– Для похода самое подходящее время! Можно собиратьбайдарки и сплавляться сразу по шпалам! – шутил Вован.

Шутка была, мягко скажем, на троечку с метровым минусом, носмеялись ей долго и неискренно, после чего многим захотелось вернуться домой.

Каждая из валькирий, дожидаясь поезда, делала что-то свое, вмеру сил и интересов. Хола и Ильга – обе с трубками у уха – предупреждаликого-то, что едут в такую глухомань, где может не быть связи.

– Кому вы там трезвоните? – спросила валькириязолотого копья.

– Тихо! Начальству, – закрывая динамик, пугливопрошептала Хола.

– А я тогда кто? – возмутилась Фулона.

Хола и Ильга притихли и, чтобы не попадаться ей на глаза,попятились за гору рюкзаков. Бэтла скромно примостилась на байдарках и что-тожевала. На нее орали, чтобы она не трогала раскладку.

– Это вне раскладки! – оправдывалась Бэтла.

– И вне раскладки не трогай! – велели ей. –Когда на тебя смотришь, то сразу трескать хочется, а если все сейчас начнуттрескать, то в поход не с чем будет идти!

Бэтла, тоскуя, оторвала бутерброд от губ.

– Сложные вы все какие-то! Тошно с вами! –пожаловалась она.

Таамаг поймала за ухо несовершеннолетнего вокзальноговоришку и теперь размышляла, что ей с ним делать. Воришка плаксиво называлТаамаг тетенькой и утверждал, что перепутал ее рюкзак со своим.

– Что, правда? К твоему тоже привязаны топор и штыковаялопата? – умилялась Таамаг.

Гелата и ее оруженосец стояли в стороне и, выясняяотношения, вели таинственные разговоры. При этом Гелата для большейдоходчивости откручивала здоровяку пуговицу. Таинственные же разговоры былипримерно такие:

– А ну смотри на меня бесстыжим своим конъюнктивитом!Помнишь, о чем я тебе говорила, когда ты говорил, чтобы я больше тебе этого неговорила?

Рыжий мычал и пытался высвободить пуговицу. Заметно было,что он давно все забыл. Внезапно Гелата оставила оруженосца в покое и издаларадостный крик.

Через зал ожидания Казанского вокзала шел Багров. Рядомшлепал ластами Антигон под мороком дошкольника.

– Вот уж кого хлебом не корми – только дайпомокнуть! – завистливо произнесла Ламина.

Волчица, без особого бунта идущая у ноги Матвея, была внаморднике и в чем-то вроде синей попоны. Все это маскировало ее ровнонастолько, чтобы не вызывать на вокзале нездоровой паники. Багров издали махнулвалькириям и вышел под дождь. На страдающем лице его было буквально написано,что не тот ослевич, кто себя не любит, но тот, кто любит себя слишком сильно.Себя надо умеренно ненавидеть – это самый правильный градус.

– Нужно было достать ему бумажку, что этособака-поводырь! А то не пустят еще в вагон! – озабоченно заметила Фулона.

– А чего они тут вообще делают? Ну, эти двое? –спросила Хола.

– То же, что и мы. Едут! Только в другом вагоне! –веско сказала валькирия золотого копья.

Хола притихла. Она вспомнила, что это Фулона сегодня утромнеожиданно разыскала Багрова и велела ему отправляться с ними. На одиночку унее были особые надежды.

Вокзальный динамик захрипел и пугающе бодрым голосом сообщило прибытии поезда до Сергача. Радулга встрепенулась.

– Это наш! Все! Почапали! – крикнула она.

– Какое «почапали»? Мы же до Мухтолова едем! –возмутилась Таамаг.

– Рада за тебя! Мы до Мухтолова, но поезд наСергач! – нетерпеливо отрезала Радулга.