Губерт в молодости был подающим надежды архитектором, но превратности судьбы отправили его в море. Поработав почти тридцать лет подводным взрывником на шельфовых рудных разработках, он вышел на пенсию, которая оказалась, скажем мягко, невелика… Вот и нашел старый минер приработок сторожа, электромонтера и порученца по разным мелким вопросам при клинике.

— Книги. Понимаете, детские книги со шрифтом Брайля, — почти застенчиво объяснял Цахес. — Штат у нас маленький, каждый занимается несколькими занятиями. Вот я и как курьер… Отнес заказ в издательство, у них дешевле, чем через магазины, а сегодня в банк — узнаю реквизиты для предоплаты по перечислению… Вот так. Дети, они… они ведь и так несчастные. Мы им читаем, как можем, и для них книги стараемся изыскать…

Ютта умилилась короткой и бесхитростной истории доброго пожилого человека. И не обратила внимание на то, что Айвен застыл в напряженной, собранной позе, всматриваясь в прозрачное стекло лифтовой кабины.

Светящееся окошечко над дверцами показало «75».

— Твою мать! — неожиданно рявкнул Тайрент и резко ткнул пальцем в панель. Лифт дернулся и остановился — Айвен нажал кнопку аварийной остановки. Ютта упала бы, но он подхватил ее под руку, а вот Цахес потерял равновесие, папка выпала из рук, и злосчастные бумаги рассыпались по всему полу.

Писатель снова стукнул по панели, и лифт двинулся вниз.

— А это что значит? — недоуменно спросил снизу Цахес, пытаясь собрать свою несчастливую ношу.

— Делаем ноги, очень быстро, — коротко и непонятно объяснил Айвен, нетерпеливо и нервно ломая пальцы. Лифт спускался, Айвен опять с неприкрытой тревогой вглядывался в стекло, словно видя там нечто скрытое от посторонних взоров.

— Быстрее, быстрее! — приговаривал, почти просил он сквозь сжатые зубы.

Наконец двери с мелодичным звоном разошлись, выпуская их в приемный зал банковского дома. Айвен, резко обернувшись, спросил у Цахеса, четко и коротко:

— Хочешь жить?

— Д-да, — чуть заикаясь, автоматически ответил тот.

— Тогда беги, — исчерпывающе посоветовал Айвен и бросился к выходу, крепко сжимая руку Ютты, буквально волоча ее за собой, как на буксире.

То ли Цахес тоже что-то понял, то ли, что вернее, поддался сумасшествию Айвена, но сторож приюта бросил полусобранную стопку своих бумаг и с неожиданной ловкостью кинулся за ними вдогонку. Они покинули здание и выбежали на площадь. Хорошо прогретый солнцем камень брусчатки почти обжигал стопы сквозь тонкие чулки. Цахес пыхтел как паровоз, но все так же не отставал. На них смотрели, оборачиваясь, показывая пальцами, кто-то недоумевающе, кто-то со смехом.

— Я… больше… не могу… — выдохнула Ютта, падая на колени. Сердце заходилось барабанной дробью, словно желая покинуть грудную клетку, ноги налились свинцом.

Айвен не дал ей упасть, одним рывком вновь поднял и подхватил на руки. Цахес помог ему, и вдвоем мужчины потащили ее дальше.

А затем словно гигантская, тяжелая ладонь ударила их сзади, подняла и бросила вперед. Айвен обнял ее, прикрывая свои телом, они покатились по асфальту, и Ютта чувствовала, как содрогается его тело, в одиночку принимая удары, предназначенные им обоим. Истошно завопил Губерт, но его крик потонул в едином слитном вопле ужаса множества людей.

Затем родился грохот, непереносимый, словно некий великан одним махом подхватил сразу весь город и забросил его в бетономешалку, забитую гравием. Чудовищный рокот проникал в каждую клеточку тела, заставляя ее биться в разрушительной вибрации, он все длился и длился. Мгновение, минуту, вечность.

Ютта потеряла сознание.

Когда Иван почувствовал, что сейчас упадет и умрет, на помощь снова пришел Цахес. Вдвоем было проще, спотыкаясь об обломки, перешагивая через тела, огибая паромобили выехавшие на тротуар, надсадно хрипя и хватая воздух пересохшими глотками, они упрямо брели вперед, не выпуская свою беспамятную ношу.

— Идти… надо… пыль… — выдохнул Иван.

— Знаю… силикат. Убьет к черту легкие, — ответил Цахес.

Они миновали почти квартал, когда наконец воля, заменившая им силы, также иссякла. Цахес всхлипнул и мешком осел, Терентьеву хватило сил бережно опустить Ютту, так и не пришедшую в сознание, после он сел прямо на асфальт и наконец-то оглянулся.

Почти пятнадцать лет назад, когда нескончаемая война в запредельно далеких краях перешагнула океан, переместившись с одного материка на другой, военные Державы ломали голову над тем, как бы создать инженерный боеприпас, который бы совмещал одновременно мощь и способность поражать командные бункеры, глубоко укрывшиеся под толщей скал и метрами армированного бетона. Удивительно, но фору всем хитромудрым изобретениям дала простая импровизация — гаубичный ствол с простейшим детонатором, заполненный особо мощной взрывчаткой. Конечно, бетонобойная бомба с твердотопливным ускорителем, срывшая под основание «Консорциум», не была точной копией тех первых образцов, но конструктивно повторяла ее. Иван этого знать не мог, он видел результат.

Небоскреб исчез, на его месте, окутывая циклоническую груду щебня и молотого бетона, ощетинившуюся крючьями арматуры, лениво расползался серо-коричневый пылевой гриб. На сотни метров в округе не осталось зданий с целыми стеклами.

— Как ты понял? — жадно хватая воздух ртом, спросил Цахес. Пот градом тек по его лицу, смешиваясь с пылью, толстяк попытался стереть ее, но лишь размазывал грязь.

— Огонь, — ответил Иван, отдышавшись.

— Огонь? — не понял Цахес.

— На крыше банка зажгли огонь. Что-то магниевое, яркое, видно даже в солнечный день. — Иван неосознанно возвращался к уже, казалось бы, забытой манере разговора, четким рубленым фразам. — Я увидел отражение в стеклах «Фалька».

— Маркер, — понял Цахес и сказал что-то короткое и очень выразительное, несколько грохочущих слов, которые не пишут в учебниках. Заметил прищур Ивана и по-военному четко пояснил: — Я не всегда был цивильным минером.

— Фейерверки днем не запускают, — продолжил Иван. — Для сварки слишком ярко и не было указателей о ремонте. Значит — метка для фотоэлемента или теленаведения.

У его ног зашевелилась, закашлялась Ютта. Иван склонился к ней, заботливо протер ее лицо носовым платком.

— Цела? — тихонько спросил он. Она слабо кивнула.

Иван выпрямился и осмотрелся. Пыльный купол на месте банка разросся и окончательно скрыл эпицентр разрыва. Чуть поодаль бил в небо многометровый огненный факел перебитой газовой магистрали. Все вокруг — здания, люди, машины — поблекло, покрывшись слоем тонкой, хрустящей на зубах пыли. Одиночные стекла, из тех, что не вынесло ударной волной, смотрели мутными бельмами. Было на удивление мало раненых, сказалось утро и относительно малое число прохожих. Был бы выходной — получился бы Сталинград двадцать третьего августа сорок второго, подумал он…

Приближалось истошное завывание машин скорой помощи и полиции, мелькнул красный бок пожарного паромобиля. Барнумбург приходил в себя, понемногу осознавая масштаб катастрофы.