Было очень непривычно вновь привыкать к цивилизации — безопасности, душу и чистой одежде. Челюсть оказалась целой, но гематома обложила ее плотной подушкой, почти лишив Ивана связной речи. Да уж, Борис Басалаев бил на совесть. Даже странно, у контрразведчика должен был быть большой опыт относительно того, как быстро и гарантировано привести человека в бессознательное состояние…

Понадобилось три дня, чтобы он смог предстать перед императором Константином. В этом была определенная ирония судьбы — правоверный коммунист на приеме у монарха, олицетворения великодержавной идеи. Терентьев жалел, что премьер Джугашвили уже несколько лет как покоится в могиле. Увидеть здешнее отражение Вождя было бы очень интересно. Иван до сих пор помнил первое впечатление от увиденных фото Сталина в щегольском костюме, без усов, но с бородкой. То, что он испытал, научно называется «когнитивный диссонанс», а по-человечески — полное охренение.

Константин принял его один на один, в рабочей обстановке — в небольшом зале с круглым полированным столом и мощным блоком связи. Разговор был сугубо деловым, самодержца интересовали мероприятия советского руководства по эвакуации промышленности в сорок первом году. Перед империей вопрос настолько остро не стоял — боевые действия на востоке Европы затихали, но непрерывные налеты вражеских бомбардировщиков не прекращались. Приходилось рассредоточивать промышленные комплексы на западе страны, распыляя мощные производственные узлы на множество относительно мелких предприятий, связанных сетью дорог и административного планирования.

Иван мог рассказать не так уж и много, самое большее — примерно описать организационные структуры, занимавшиеся эвакуацией. Император молча слушал, ничего не записывая, лишь изредка задавая наводящие вопросы, и у Ивана крепло подозрение, что самодержца не слишком интересует, что именно он, пришелец из иного мира, говорит. Константин всматривался в Ивана с каким-то жадным, пронзительным интересом, который не могла скрыть даже броня выдержки и многолетнего воспитания. Словно «попаданец» обладал чем-то большим, нежели обычные знания, словно он воплощал в себе нечто такое, о чем бесполезно спрашивать и просить.

Человек надежды, так назвал его Борис Басалаев.

Человек надежды.

Иван понял, что имел в виду погибший контрразведчик. И, поняв, испытал глубочайшую обиду, обиду на самого себя. На свою глупость и недалекость.

Он прожил в этом мире три года, но в глубине души так и не привык к нему, не осознал себя его частью. Терентьев чувствовал себя задержавшимся гостем, которому искренне рады, но рано или поздно все равно попросят покинуть чужой дом.

Но теперь у него была Ютта, его любимая Ютта.

И долг перед мертвыми.

Много лет назад он позволил трусости взять верх. Мгновение слабости непоправимо искалечило всю его дальнейшую жизнь. По милости судьбы Иван рассчитался со своей совестью, но расплата потянула за собой новые долги. Перед бойцами «Исследования», погибшими, так и не успев выполнить задание. Перед храбрыми гвардейцами, майором Борисом Басалаевым и добряком Губертом Цахесом, перед всеми, кто отдал жизни из-за него и за него.

Долг перед миром воды, который стал ему домом и который Иван так долго и несправедливо считал гостиницей.

На ум ему пришли строки, написанные давным-давно любимым писателем.

Ведь это мой мир, мой прекрасный мир,

Царство радости светлой моей —

От сверкающих льдов заполярных краев

До тьмы любовных ночей.

Завтрашний день был расписан у Ивана поминутно, начиная с новой встречи с Константином. Далее — контрразведчики, живо интересующиеся приемами и методами работы коллег. Военные, которым, разумеется, было мало объемных приложений к его книгам. И так на долгие дни, скорее всего, месяцы вперед.

Но главная его ценность была не в знаниях, что содержались в голове и памяти, не в опыте, которого не имел никто в этом мире.

Он был человеком надежды, надежды на победу. Живым свидетельством, того, что пришедший Враг смертен и уязвим.

«Они не победили там. Не победят и здесь, — так он сказал императору. — Но цена будет страшной. Сейчас мы гораздо сильнее, но сильнее и Враг».

Иван взял другой лист и занес над ним стилос. Он давно забыл подробности речи, которую хотел записать, но знал, что обязательно вспомнит. А то, что не вспомнит, — придумает.

А пока же следовало написать самое главное.

— Мой мир, мой прекрасный мир, — прошептал он, тихо-тихо, чтобы не разбудить Ютту, и тонкое перо опустилось на белоснежный лист.

Иван был переученным левшой, свой обычный почерк иногда сам же и не разбирал. Поэтому сейчас он писал очень аккуратно, печатными буквами, аккуратно выводя каждую черту.

Десять слов, три коротких предложения.

Наше дело правое.

Враг будет разбит.

Победа будет за нами.