поезд уже уехал со станции, и все знали об этом, кроме меня. Я был единственным человеком на поезде, и я был единственным, кто не знал, куда он направляется. Было согласовано, что никто не будет говорить мне об операции.

Затем Фримен позвал меня на последний разговор.

Я спросил Говарда о его воспоминаниях о своей собственной матери, и он смог дать мне несколько довольно объективных деталей, но не начал обсуждать свою отношение к ней и отчаяние, которое он испытал, потеряв ее. Он говорит, что недавно испытал опыт, когда кто-то в его комнате говорил с ним достаточно гневно; он включил свет, но там никого не было. Он не помнит слов, но был очень напуган. Что касается разговоров с самим с собой, то он просто разговаривает сам с собой; он не отвечает никаким духовным голосам. У него есть определенное влечение к номерам номерных знаков и также к словам, как, например, “spring“, которые имеют несколько разных значений. Я сказал ему, что он собирается отправиться в больницу на обследования; сначала он боялся, что ему могут навредить, но потом обрадовался, что он пропустит школу.

Это была последняя запись Фримена перед моей лоботомией. Я собирался отправиться в больницу на обследования.

Мне понравилась идея. Мне нравилось внимание. Я пропущу школу. В больнице меня будут баловать группой милых медсестер в белых формах. Я смогу лежать в кровати и смотреть телевизор. К тому же, я смогу есть больничную еду. Мне, наверное, дадут есть желе, которого у нас дома никогда не было.

Больница будет приключением. Я знал, что со мной ничего не случится, поэтому бояться нечего. Ничего плохого быть не может. Если бы что-то было плохо, они бы сказали мне — мой отец или Фримен, по крайней мере, верно?

Больница Докторов — это небольшое частное учреждение в Сан-Хосе. Она больше напоминает набор врачебных кабинетов, чем больницу. Это длинное, низкое здание, окрашенное в белый цвет, с местом, возможно, на пятьдесят или шестьдесят пациентов.

Я был принят туда в четверг, 15 декабря 1960 года.

Мой отец отвез меня туда. Лу осталась дома. Я не помню, как я попрощался с ней или с Джорджем и Брайаном. Я помню только ощущение приключения, ощущение прогула. Я мог пойти в больницу, а они нет. Им нужно было идти в школу.

Был солнечный день, и все мои впечатления от больницы были солнечными. После оформления документов о приеме меня поместили в яркую желтую комнату. Мой отец попрощался со мной, не делая из этого большого дела, и я остался один.

Я разделся и надел халат с отверстием на задней стороне, что казалось мне довольно смешным. Как и ожидалось, медсестры суетились вокруг меня.

Это была частная комната, поэтому я мог смотреть на телевизоре все, что хотел. Но через некоторое время меня прервали медсестры, которые сказали, что врачи должны провести некоторые тесты. Они взяли немного крови. Они прослушали мое сердце. Затем я отправился в другую комнату, где сделали рентген грудной клетки, а затем моей головы. Радиолог отметил, что моя черепная коробка нормальная, моя шишковидная железа не видна — что бы это ни значило — но что передние синусы «очень маленькие и плохо развитые». Они дали мне одобрение и отправили меня обратно в мою комнату.

Это все? Это все тесты? Хорошо. Я ни о чем не беспокоился. Я знал, что я не болен. Ничто не болело. К тому же, когда подали ужин, мне дали желе. Оно не оправдало моих ожиданий, и порция была небольшой, но никто не кричал на меня. Никто не заставлял меня идти кушать в отдельной комнате. Я мог смотреть телевизор и кушать одновременно. Я лег спать в тот вечер, чувствуя себя веселым.

Я не помню, давали ли мне медсестры что-то, чтобы уснуть. Была ли это таблетка? Был ли это укол? Казалось бы, должно было быть, но я не помню об этом. Я не помню ничего, что произошло дальше.

Приказы Фримена о приеме, написанные на бланке с его адресом 15 Мэйн-стрит в Лос-Альтосе, гласили следующее: «Пожалуйста, примите в четверг, 15 декабря, в 3 часа после полудня в больницу Докторов для трансорбитальной лоботомии 16 декабря в 13:30». Его предоперационные указания требовали проведения полного анализа крови, измерения «времени кровотечения и свертывания», мочевого анализа, рентгена моего черепа и электрокардиограммы.

Пока все идет хорошо. Затем говорится: «Может передвигаться до времени операции. Обычная диета. Если беспокоится ночью, дайте ему содиум амитал в 10:30». Содиум амитал — это барбитурат, который, безусловно, мог меня успокоить. Это тоже имеет смысл.

Но Фримен предупредил медсестер: «Избегайте побега. Пациент полон уловок. Медсестра никогда не должна оставлять его одного. Она не должна знать, зачем он находится в больнице, кроме обследований». Побег? Почему бы мне пытаться сбежать? Куда бы я мог пойти? Я был двенадцатилетним ребенком в больничном халате. Мой отец, моя мачеха и мой врач говорили мне, что я нахожусь в больнице на обследованиях. Я не имел причин не верить им. Они относились ко мне, как к птицам в клетке, но я был всего лишь ребенком, который с нетерпением ждал желе.

Я не помню, как проснулся на следующее утро. Я не помню, как готовился к операции. Я не помню, как видел Фримена. Я не помню ничего этого утра. Весь пятницей я ничего не помню.

Затем все закончилось.

Я помню, как проснулся на следующий день, который, должно быть, был суббота. Мне было плохо. Голова болела. У меня была лихорадка. Они продолжали брать кровь и делать уколы. Я думал, что что-то пошло не так. Что произошло с обследованиями?

Записи Фримена рассказывают историю: «Говард попал в больницу 15-го, а вчера я выполнил трансорбитальную лоботомию. Единственное, что беспокоило Говарда, это иглы, которые ему вкололи несколько раз».

Фримену в операционной помогал доктор Роберт Лихтенштейн.

Записи о процедуре звучали почти как проект по столярному делу:

Я ввел орбитокласты [это название, которое Фримен дал своим персонально разработанным ножам для лоботомии] под века, на расстоянии 3 см от середины лица, направил их параллельно носу и проткнул на глубину 5 см. Я потом отвел ручки в стороны, вернул их на полпути и проткнул на глубину еще на 2 см. Здесь я коснулся ручек над носом, раздвинул их на 45 градусов, поднял их на 50 градусов и сделал снимок для фотографирования перед извлечением.

Другими словами, он