Меня поражает то, что внезапно Михаэль смотрит на часы и сообщает, что ему пора. Я был твердо убежден, что он останется ночевать в Визибле.

– Ты проводишь? – спрашивает Глэсс. – А я пока помою посуду. Диана, поможешь мне?

Диана бросает на нее пронзительный взгляд и, ни слова не говоря, начинает собирать со стола тарелки. Я так раскрепостился за вечер, что лишь с трудом подавляю улыбку. Она что, думает, что нам пора поговорить по-мужски? Михаэль целует ее в щеку, и она принимает поцелуй с таким видом, как будто самого Михаэля уже здесь нет. После этого адвокат, которому понадобился адвокат, покорно следует за мной на улицу.

– Впечатляющий особнячок, – сообщает он, выйдя на веранду и указывая на фасад дома, устремившийся к ночному небу. Где-то стрекочет последний, не поддавшийся подступающим осенним холодам сверчок. – Когда вы еще были маленькими, наверняка были от него в восторге.

Я пропускаю его слова мимо ушей. Да и, в конце концов, откуда ему знать о наших с сестрой детских страхах?

– Да, были вполне довольны, – отвечаю я.

Его следующие слова оборачиваются для меня полнейшей неожиданностью.

– А парень у тебя есть?

– Что?

– Парень. Глэсс мне рассказала о твоих пристрастиях. Надеюсь, ты не в обиде?

– На что – на то, что я гей, или на то, что она не умеет держать язык за зубами?

– Думаю, и на то и на другое, – усмехается он.

– Нет, – то, что я вообще что-то могу ему ответить, не иначе как выудил из меня его густой, заговорщически бархатный голос – наилучший инструмент хорошего адвоката. – Нет, не в обиде, и нет, у меня никого нет. Разве об этом она не рассказала?

– Она не в курсе.

Я киваю и пытаюсь найти на это подходящий ответ, но ничего не идет мне в голову, и между нами возникает неловкая пауза.

– Эй, прости, дружище.

Михаэль протягивает мне руку, которую я жму на полном автопилоте. Он смущенно улыбается. Мой нос улавливает тонкий, терпкий запах дорогого одеколона, идущий ему так же безупречно, как и все, что он носит.

– Я не хотел тебя задеть.

– Все в порядке.

Я в действительности чувствую некоторое облегчение. Я помню, как возражал Кэт на ее заверения, что когда-нибудь огребу проблем со своей ориентацией. То, что Михаэль принял это как само собой разумеющееся, вселяет в меня уверенность. Я смотрю ему вслед, когда он спускается к своей машине; белая рубашка ярким пятном выделяется в сумерках. Он забыл куртку у нас в шкафу.

Как только машина скрывается из виду, чья-то тень отделяется от стены, и я краем глаза замечаю рядом с собой знакомую фигуру, но, обернувшись, обнаруживаю не Глэсс, как мне поначалу показалось, а Диану, появившуюся со свойственной ей беззвучностью.

– Как ты думаешь, – спрашивает она, устремив взгляд куда-то вдаль, – на этот раз это надолго?

– Может быть. В любом случае это первый на моей памяти случай, когда кто-то отправляется отсюда к себе домой по доброй воле. Но он вполне ничего, тебе не кажется?

– Ну, в общем, да, – на мгновение улыбается она. – Милый, как ты сказал.

– Знаешь, на какое-то мгновение, когда мы сидели там все вместе, мне показалось…

– Да, мне тоже, – тихо прерывает меня сестра. – Но уже слишком поздно, тебе не кажется?

– Не исключено, – так же приглушенно отвечаю я. – Но почему бы не попробовать. Хотя чувствовал я себя, когда это понял, адски некомфортно.

Мы шепчемся, как тогда, в детстве, лежа в кроватях в нашей общей детской и переговариваясь сквозь разделяющую нас завесу темноты.

– Иногда у меня такое чувство, что мне вообще не очень-то и хотелось отца, – говорит Диана. – Или хотелось, но тогда я была еще слишком маленькой.

– Но Кайл тебе нравился – или нет?

– Я думала, он останется. Но он ушел, и тогда… – По ее лицу, как обычно, нельзя понять, что творится в ее душе. Только пальцы Дианы нервно скользят по перилам и внезапно сжимают их, подчиняясь своей собственной воле.

– И тогда?

– И тогда я перестала верить в отцов. Я начала хотеть другую мать.

Я с шумом глотаю воздух.

– Ты, вероятно, думаешь, что я ненавижу ее. Это не так, – быстро добавляет она. – Я ненавижу то, как мы живем, Фил. Я по горло сыта тем, что из-за нее от нас шарахаются, как от чумы. И только поэтому я хочу, чтобы у них с Михаэлем что-то сложилось. Может быть, тогда они поймут, что мы тоже люди.

– Ты ведь это не всерьез? Вспомни Стеллу. Она была вовсе не такая, как Глэсс, но тоже постоянно жаловалась на то, что здесь никто не хочет иметь с ней дела.

Диана лишь пожала плечами.

– Если ей не нравилось, вполне могла бы переехать. Что ее здесь могло удержать?

– Визибл. Она любила его. Может быть, несмотря ни на что, он действительно позволил ей понять, что такое чувство дома.

– И мне тоже, – отвечает она. – Я люблю Визибл, и даже город этот я тоже люблю.

– Только вот он нас не любит.

– Он не любит Глэсс, – твердо повторяет Диана. – Это большая разница, Фил.

Разговор принимает оборот, который мне уже совсем не нравится. Атмосфера за столом была настолько душевной, что я уже подумал было спросить Диану про ту коротко стриженную девушку, с которой видел ее на остановке, или о том, где она была сегодня вечером. Но если речь зашла о Глэсс, я с успехом могу похоронить свои наполеоновские планы.

– Не думаешь ли ты, – спрашиваю я, – что к ней бы так часто обращались за советом, если бы ее ненавидели?

Диана презрительно усмехается.

– Эти тупые телки еще сто лет будут приходить сюда, потому что их мозгов не хватает на то, чтобы понять, что без их дражайших мужей им жилось бы куда как лучше.

– Глэсс придерживается именно такого мнения.

– Ага, и проверяет свои убеждения на прочность примерно каждые две недели, – оборачивается она. – Ей всегда нужно было только одно – постель. И неудивительно, что все считают ее шлюхой.

– И ты тоже?

– Нет, я не считаю. Но это вовсе не означает, что мне нравится такое поведение.

– А почему оно должно тебе нравиться? – я неосознанно повышаю голос вслед за ней. – Ты так говоришь, будто из-за этого Глэсс была нам плохой матерью.

– Черт возьми, у меня и в мыслях не было, я же еще не совсем сумасшедшая! – В голосе Дианы появились металлические нотки. – Я знаю, что она ради нас была готова на все и делала это совершенно искренне. Но ей всю жизнь было наплевать на то, как на нас смотрели на улице из-за ее поведения. Она живет по своим правилам, но платить за это приходится нам, а не ей. И ничто не отменяет то, что Глэсс была и останется эгоисткой.