Генеалогия ведется по отцовской линии, но одиночные изъятия из правила все же имеются. Феномен, отмеченный у набатейцев, наблюдается и в Южной Аравии. Свидетельством тому — три надписи. В первых двух сабейский царь повелевает включить некое семейство в более широкую племенную группу. Примечательно то, что тексты по именам называют не только мужчин «с их братьями, сыновьями и прочими родственниками», но и женщин — «с их сестрами, дочерьми и прочими родственницами».

В третьей надписи три женщины со своими дочерьми из одного и того же семейства (вкупе они обозначены так: «те, что из семьи Гурхум») торжественно извещают всех о том, что посвящают своим детям, одному мальчику и трем девочкам, четыре статуи — одну мужскую и три женские. То, что публичное заявление об акте дарения легитимизирует переход собственности из рук в руки, — это понятно. Труднее осмыслить то, что женщины и их дочери нечто дарят своим дочерям — как это? Недоразумение, возможно, разрешается тем соображением, что замужняя часть клана Гурхум одаривает ее незамужнюю часть, не вдаваясь в такие подробности, как уточнение степени родства. Примечательно то, что, несмотря на присутствие мальчика в числе одаряемых, все они наречены «дочерьми тех, что из Гурхума». Соответственно тем же текстам, мужчина вполне мог бы проживать в доме своей супруги. Не о пережитках ли матриархата идет речь?

Другой любопытный текст, на этот раз из сочинений Страбона, вроде бы подтверждает догадку о наличии в Южной Аравии его времени матриархальных отношений:

Но можно ли верить Страбону, слишком уж отдаленному от Аравии наблюдателю?

Этнологи проявляют интерес к нравам бедуинских племен Южной Аравии в связи с поисками пережитков генеалогии по женской линии. В полукочевом племени Хумум, обосновавшемся на плато к югу от Тарима, женщина может иметь внебрачных детей, которые в таком случае носят имя матери или имя своего дяди по материнской линии, а ее внебрачные связи не влекут за собой кару за супружескую измену. Однако ее неверность осуждается, напротив, очень строго, когда ее муж «у очага», то есть дома, не в отлучке. Как бы то ни было, женщины из племени Хумум пользуются большой сексуальной свободой как до заключения, так и после заключения брака. А каковы обычаи в этой области у других йеменских племен? По сообщениям некоторых средневековых путешественников, женщина из племени Сару могла взять себе любовника, когда муж в длительном путешествии; по другим источникам, в ряде деревень было принято, в качестве гостеприимства, предлагать гостю на ночь женщину. Все это, как кажется, указывает на то, что йеменская женщина не была стеснена слишком строгой моралью, что она могла становиться любовницей по собственному выбору и что ее дети оставались под опекой ее брата (как правило, старшего). Нужно ли считать такие обычаи анахронизмом, пережитком доисламского прошлого? В любом случае они характерны для этнических меньшинств.

То же самое следует сказать и об упоминаниях о палиандрии и о временном браке. Халхаман, имея двух мужей (двух братьев?), заказывает постройку дома и оказывает финансовую помощь своим мужьям, уплачивая тысячью монет их долг. Две другие замужние женщины из того же семейства, не имеющие детей, пользуются сексуальными услугами еще одного мужчины, не из числа их мужей, и возносят хвалу богам, когда одной из них удается забеременеть. Инициатива всего предприятия явно исходит от двух жен, а не от мужа (или мужей?), но идет ли здесь речь о заключении временного брака?

Из этих отрывочных известий трудно вывести с уверенностью какое-либо заключение о свободе нравов в древней Аравии. Может быть, они, сведения, относятся только к исключениям в кочевой среде? Трудно, в самом деле, предположить, чтобы в государствах, подобных Сабе, в главном русле общественной жизни сосуществовали столь различные обычаи. Несомненно одно: в древнем обществе огромное большинство исчисляет свою родословную по отцовской линии; женщины же, выйдя замуж, принимают имя семьи мужа и переходят жить к нему.

Крестьяне

В южноаравийском обществе преобладает сельское хозяйство; чтобы в этом отдать себе отчет, довольно взглянуть на надписи. Сколько текстов, посвященных строительству фермы, окультуриванию поля или насаждению пальмовой рощи! Столкновения между государствами, в общем-то, мало изменяли основные условия жизни крестьянского населения — тяжелой жизни, текущей в русле традиций.

Здесь, на кромке пустыни, паводки задают ритм крестьянской жизни. В их ожидании крестьяне готовят свои поля, умножают работы по установке и восстановлению подъемных затворов шлюзов, водораспределителей, гребней плотин и т. д. Именно крестьяне, никто иной, являют собой тот ресурс рабочей силы, без которого немыслимо сооружение плотин или отражающих стенок, направляющих поток в шлюзовые водонакопители. Паводок на несколько часов собирает все крестьянское население на берегах вади. Ответственный за орошение служащий общины распределяет воду между крестьянскими наделами, пуская ее на каждый из них в течение равного отрезка времени. Ночью время определяется по движению созвездий, днем — по числу шагов по отбрасываемой деревом или столбом тени. Текст на дереве сообщает, что два клана отдают часть своей квоты на воду в зимние месяцы какому-то частному лицу — скорее всего, служащему, ответственному за ирригацию, который получает тем самым возможность перераспределить полученную им воду в пользу других ее потребителей. Одно из имен таких «хозяев воды» в Нашке (аль-Байда) дошло до нас из III века до н. э.: Вахаб'авам сын Авсима. В сухие сезоны крестьянами предпринимаются долгосрочные работы. Надписи упоминают, что один колодец вырыт на четверть, другой полностью. Или что вырыто несколько колодцев и над полями построен акведук из глины. Помимо того, проводятся и малые работы — такие, как проведение оросительных канав, канализационных стоков, сооружение водосточных воронок и цистерн. Ремонт гидротехнических сооружений, насаждение пальмовой рощи, нивелирование полей неоднократно служат сюжетом для посвящений богам. Но еще более многочисленны мольбы о ниспослании дождя и о спасении от стихийных бедствий.

В основном крестьяне выращивают зерновые — пшеницу, ячмень и сорго. Зерно, как водится, мелют в муку, из муки пекут пироги. Из сезама получают масло. Только два вида древней пшеницы идентифицировано: это — aethipicum и diccocum. Чечевица и бобы входят существенной частью в меню. На орошаемых землях крестьяне, как кажется, предпочитают, по большей части, взращивать фруктовые деревья, нежели производить зерновые и овощи. Один текст дает приблизительное представление о пищевых запросах индивида: некто просит своих корреспондентов послать ему две (неизвестные) меры сезама, мешок муки, пять мер соли и чечевицы. Двумя тысячелетиями позднее те же сельскохозяйственные продукты обозначаются теми же словами: мука всегда называлась «дакык», сезам — «гильгилан» или «гульгулан», соль — «милх» и чечевица — «бильсин».