Как явствует из первых абзацев Декларации независимости, следующий шаг был естественным и легким.

Наряду с непрекращающимися спорами об интерпретации древней английской конституции периодически возникало новое национальное самосознание. Например, в 1765 г. Кристофер Гадсден заявил во время конгресса по принятию Гербового закона, что "не должно быть ни одного жителя Новой Англии, ни одного жителя Нью-Йорка, известного на континенте, но все мы - американцы". В 1774 г. Патрик Генри исключил слово "должен" из предписания Гадсдена и просто заявил, что "различия между виргинцами, пенсильванцами, нью-йоркцами и новоанглийцами больше не существуют. Я не виргинец, а американец... Все различия отброшены. Вся Америка слилась в единую массу".

Несмотря на националистические речи Патрика Генри, в колониях существовали глубокие и неизменные разногласия по поводу того, следует ли разрывать связи с Британской империей. С одной стороны, эти разногласия можно объяснить различиями в социальных условиях и экономических интересах отдельных общин; например, многие жители южной границы сохраняли верность короне, в то время как жители северной части страны все более решительно выступали за восстание.

С другой стороны, наметившееся различие между американскими патриотами и британскими лоялистами заставляло коренным образом переориентировать саму политику. До тех пор пока колонисты требовали соблюдения своих прав как англичан, единство было настолько вероятным, что его можно было неявно предполагать, поскольку все колонисты имели общий статус по отношению к метрополии. Этот общий статус в отстаивании своих прав также придавал легитимность колониальным ассамблеям как непререкаемому представителю этих прав. Опираясь на обычаи и практику традиционного колониального управления, эти ассамблеи воплощали английское понятие представительства в самом своем институциональном существовании. Требования республиканской демократии, например, подавлялись необходимостью предстать перед колониальной и столичной аудиторией в качестве древнего сосуда исторического опыта и традиции. Если бы они экспериментировали с новыми и радикальными политическими формами, то в споре об интерпретации конституции они бы лишились своих претензий, поскольку эти претензии должны были быть окутаны пеленой английской конституционной истории.

Однако переход к независимости кардинально изменил ориентацию колониальной политики.

 

Собрания и их лидеры уже не могли облечь свои претензии в традицию и обычай, поскольку они были основаны на верности короне. Существовала и более тонкая трудность: Если бы колонисты продолжали настаивать на сохранении прав англичан, даже стремясь разорвать свои связи с Великобританией, они оказались бы в довольно странном положении, утверждая права, а также связанную с ними политическую идентичность, которые были бы исконными для того, что теперь стало бы чужой страной. Хотя многое из того, что происходило во время Американской революции - и, что еще более очевидно, во время разработки Конституции США, - свидетельствовало о неизменном уважении к английским политическим традициям и институтам, революционная элита была вынуждена переосмыслить основание суверенитета в новых, характерных для Америки терминах.

 

Первый Континентальный конгресс заседал всего два месяца, и его работа была сосредоточена на формулировании американских прав, британских ошибок и координации колониального протеста, который должен был защитить первые и исправить вторые. Например, резолюция, уполномочивающая делегацию из Нью-Гэмпшира выступать в качестве представителей этой колонии, всего лишь уполномочивала делегатов присутствовать на Генеральном конгрессе делегатов других колоний и помогать им... разрабатывать, советоваться и принимать меры, которые могут иметь наиболее вероятную тенденцию к выходу колоний из их нынешних затруднений; обеспечить и увековечить их права, свободы и привилегии, и восстановить мир, гармонию и взаимное доверие, которые когда-то счастливо существовали между родиной и ее колониями.

 

Аналогичным образом Вирджиния проинструктировала свою делегацию [для рассмотрения наиболее правильных и эффективных способов воздействия на торговые связи колоний с материнской страной, с тем чтобы обеспечить возмещение значительного ущерба".

 

Хотя верительные грамоты, уполномочивающие делегатов из Массачусетса, были выдержаны в более жестких тонах, они также предполагали примирение с родиной. Революция и независимость еще не были в воздухе, которым дышали де-легаты. В результате, когда Конгресс впервые собрался, он представлял собой лишь свободную конфедерацию колониальных настроений, дискуссионное общество, в котором делегаты, направленные колониями, были уполномочены лишь обсуждать вопросы, представляющие взаимный интерес, в первую очередь, введение Великобританией налогов для колоний и ликвидацию колониального правительства в Массачусетсе.

Обе эти дискуссии приняли несколько радикальный оборот, когда Пол Ревир привез в Филадельфию "Саффолкские постановления" - девятнадцать деклараций, принятых графством, которое мы сегодня знаем как город Бостон. В преамбуле конгресс призывался "благородно победить этот роковой эдикт [изданный парламентом], провозглашающий право устанавливать для нас законы во всех случаях, что влечет за собой бесконечные и бесчисленные проклятия рабства для нас, наших наследников и их наследников навечно". Однако в самих резолюциях чередовались выражения лояльности короне и радикальные меры по исправлению отношений с родиной. Например, первая "резолюция" гласила, что "мы, наследники и преемники первых плантаторов этой колонии, с радостью признаем упомянутого Георга Третьего нашим законным государем", а третья осуждала "британский парламент" за нарушение "законов природы, британской конституции и хартии провинции". Четвертая резолюция характеризует эти нарушения как "попытки нечестивой администрации поработить Америку", косвенно снимая с короля ответственность за их принятие.

В восьмой декларации говорилось, что все "лица", принявшие участие в реализации этих репрессивных актов, должны "рассматриваться этим графством как упрямые и неисправимые враги этой страны". Двенадцатый документ подтверждал верность короне и заявлял, что "из-за нашей привязанности к его величеству, которую мы постоянно демонстрировали, мы намерены действовать только в оборонительном ключе, пока такое поведение может быть оправдано разумом и принципами самосохранения, но не более". Четырнадцатый документ рекомендовал бойкотировать британские товары и, по сути, "все торговые сношения с Великобританией, Ирландией и Вест-Индиями", чтобы заставить англичан изменить свою колониальную политику. Предпоследняя резолюция, как и уже цитировавшиеся инструкции и верительные грамоты, призывала "континентальный конгресс, заседающий сейчас в Филадельфии", добиваться "восстановления и утверждения наших справедливых прав, гражданских и религиозных, и возобновления гармонии и союза между Великобританией и колониями, столь искренне желаемого всеми добрыми людьми". Однако, как гласила последняя, девятнадцатая резолюция, "если наши враги, предприняв какие-либо внезапные маневры, начнут военные действия", графство Саффолк было готово ответить на вызов мобилизацией своих граждан.

Делегация Массачусетса опасалась, что Саффолкские резолюции могут оказаться слишком радикальными для их коллег, когда они были официально представлены 16 сентября 1774 г., на одиннадцатый день заседаний. Однако Континентальный конгресс горячо и единодушно одобрил эти решения и заявил, что "пожертвования от всех колоний для обеспечения нужд и облегчения бедствий наших братьев в Бостоне должны продолжаться таким образом и так долго, как этого потребуют обстоятельства". В своем дневнике Джон Адамс отметил: "Это был один из самых счастливых дней в моей жизни... потому что этот день убедил меня