В то же время несколько провинциальных ассамблей дали официальное указание своим делегатам в Континентальном конгрессе противостоять всем попыткам отделиться от Великобритании. Континентальный конгресс все еще находился на пороге перехода от колонии к нации, от лояльности к короне в рамках прав англичан и основание новой нации, в которой эти же права были преобразованы в американские принципы.

Переплетающиеся судьбы колоний и метрополии формировались на основе взаимного непонимания намерений и решимости друг друга. Американские политические заявления подкреплялись заявлениями о лояльности короне, что могло ввести в заблуждение британских политиков. Хотя колонисты были готовы проливать кровь, защищая свои права, эти права всегда представлялись как права англичан, а не как универсальные права всех людей. Таким образом, британские власти считали, что имеют дело с мятежниками, а не с потенциальными революционерами, а способ борьбы с мятежниками - это жестокое подавление их. В очень реальном смысле американские политические лидеры были ответственны за это неправильное понимание, хотя, учитывая политические проблемы, связанные с мобилизацией народной поддержки своей политики, трудно предположить, что они могли бы действовать совершенно иначе.

С другой стороны, англичане дали понять, что колониальная интерпретация английской конституции (которая, в частности, гласила, что порядок управления в колониях, созданный на основании королевских хартий, не может быть изменен парламентом) никогда не будет принята. Вплоть до 1774 г. колонисты полагались на все слабеющую веру в то, что король Георг вновь подтвердит свою, по их мнению, королевскую прерогативу в отношении управления колониями и тем самым отменит настойчивое утверждение парламента об абсолютности его власти. 18 ноября 1774 г. король недвусмысленно подтвердил, что корона согласна с позицией парламента. В письме лорду Фредерику Норту, премьер-министру правительства Его Величества, король заявил, что "правительства Новой Англии находятся в состоянии мятежа" и "удары должны решить, должны ли они быть подчинены этой стране или независимы". Двенадцать дней спустя король Георг публично заявил, что Массачусетс проявляет "самый дерзкий дух сопротивления и неповиновения закону", и объявил о своей "твердой и непоколебимой решимости противостоять любым попыткам ослабить или ослабить верховную власть этого законодательного органа над всеми доминионами моей короны".

 

Король Георг, на самом деле, возможно, немного опередил свое правительство, потому что      три      месяца      прошло три месяца      прежде чем      парламент      официально      В феврале 1775 г. парламент объявил Массачусетс мятежным штатом. В качестве наказания был принят закон об ограничении доступа в Новую Англию, который блокировал доступ американцев к берегам Северной Атлантики и ограничивал внешнюю торговлю. Первоначально эта политика распространялась только на Массачусетс, но впоследствии была распространена на сочувствующие колонии Мэриленд, Нью-Джерси, Пенсильванию, Южную Каролину и Виргинию.

Через несколько месяцев, 23 августа 1775 г., король официально заявил, что колонии "перешли к открытому и явному восстанию"; еще через два месяца, выступая в парламенте, он сообщил депутатам, что это восстание "явно ведется с целью создания независимой империи". В ответ на это (как будто их нужно было как-то подталкивать) парламент принял "Запретительный акт", который блокировал всю торговлю с американскими колониями "на время нынешнего восстания". Кроме того, все американцы должны были лишиться защиты короля, а все их суда и грузы должны были рассматриваться как "корабли и имущество открытых врагов". Американские моряки также подлежали принудительной службе в королевском флоте, где, как не могли не заметить колонисты, они могли быть вынуждены сражаться против собственного народа.

16 октября капитан британского флота объявил жителям Портленда (тогда Фалмут), штат Мэн, что они мятежники, и дал им два часа на то, чтобы покинуть свои дома. На следующий день он подверг город бомбардировке. 7 ноября королевский губернатор Виргинии предложил эмансипацию тем рабам, которые присоединятся к британской армии для подавления своих хозяев. По словам Меррилла Дженсен, это обращение убедило больше виргинцев порвать с материнским государством, "чем все акты парламента с момента основания колоний". В конце ноября Джефферсон в частном порядке сетовал, что считает "огромным несчастьем для всей империи иметь короля с таким нравом в такое время. Нам говорят, и все подтверждает это, что он - самый злейший наш враг". Во всех этих заявлениях, политике и действиях британцы неуклонно превращали "бунтарей", настаивавших на своих правах англичан, в "революционеров", для реализации которых не оставалось ничего другого, кроме независимости. Примечательно, что англичане были готовы обвинить колонистов в стремлении к независимости, в то время как сами колонисты, как в общении друг с другом, так и в своих публичных заявлениях, открыто отрицали наличие у них такой цели.

Американцы неправильно поняли британцев, по крайней мере, в трех отношениях. Во-первых, как уже отмечалось, англичане неоднократно и категорически отвергали утверждения колонистов о том, что парламент не имеет конституционного права управлять американскими делами. Хотя парламент время от времени отступал от политики, которая не "работала" (в разных смыслах этого слова), он никогда не проявлял колебаний в отношении утверждения своей власти. Во-вторых, король относился к реализации этих полномочий с еще большим энтузиазмом, чем парламент. Таким образом, никогда не существовало реальной возможности того, что корона может вмешаться в дела колоний. Наконец, американцы постоянно неверно интерпретировали состояние английской конституции применительно к внутренним делам метрополии. Как в результате Славной революции 1688 г. парламент приступил к реализации конституционной программы, согласно которой его власть должна была стать первостепенной - и уже в значительной степени стала таковой - в британской политической системе. Обращения американцев к заступничеству короны в колониальных делах вызывали глубокие опасения, что это новое и развивающееся положение дел в стране может быть нарушено, в частности, путем ограничения власти парламента в колониях и, как побочный продукт, предоставления короне значительного и неограниченного источника доходов.

По словам Полин Майер, британским политическим лидерам казалось, что американцы хотят "прыгнуть не в будущее, а назад, к королевскому абсолютизму". Иными словами, автономия управления, которой добивались колонии путем утверждения королевской прерогативы, в глазах британцев серьезно подорвала бы ту же самую, с таким трудом завоеванную автономию, которой добивалась Палата общин. С одной стороны Атлантики, американцы представляли себя более английскими по своей политике и идеологическим принципам, чем сами англичане. С другой стороны, англичане считали колонистов в лучшем случае просто безмозглыми простолюдинами, а в худшем - неотесанными негодяями. В таких условиях американцы настаивали на своих английских правах, как ни парадоксально, но это неумолимо вытесняло их из той самой страны, в которой эти права были созданы.

Англичане, в свою очередь, неправильно поняли американцев. С одной стороны, они переоценили численность лоялистской общины в колониях. На самом деле в колониях было немало тех, кто горячо поддерживал имперскую политику и тесно отождествлял себя с метрополией. Хотя