Так происходит формирование и закрепление трудного поведения.

«Ты совершенно не умеешь себя вести!» – говорим мы в сердцах ребенку. К какому результату приведет наша гневная тирада? Поможет ли она ребенку вести себя лучше? Вызовет ли у него желание измениться? Улучшит наши отношения с ним? Повысит его самооценку? Снизит тревогу? Поможет в будущем лучше с ним справляться? К сожалению, на все эти вопросы ответ один: нет, нет и нет. Единственный результат – взрослый «сбросил пар», разрядился. Да и то не всегда, ведь сплошь и рядом подобные фразы говорятся даже без особого чувства, по инерции, они словно сами «выскакивают изо рта». Один папа рассказывал, что когда бабушка начала привычно упрекать ребенка: «Уже медведь дрессированный бы понял, а ты….», в ответ она услышала даже не ехидное, а усталое: «Уже медведь бы понял, что я не понимаю, и давно перестал бы одно и то же повторять». Невежливо, конечно, но по сути верно.

Как правило, благополучные и довольные собой дети такие стереотипные фразы пропускают мимо ушей, но у ребенка травмированного негативные оценки могут вызвать ухудшение поведения – по множеству причин, о которых говорилось только что и раньше, когда мы анализировали поведение героев наших историй. Но главный механизм здесь таков: неприязнь и отвержение взрослых усиливают тревогу ребенка, тревога заставляет сильнее цепляться за защитное поведение, в результате он еще чаще и более выражено использует «плохие» технологии.

Значит ли это, что мы должны всегда и везде хвалить детей, что бы они ни вытворяли? Вовсе нет. Ребенок нуждается в том, чтобы взрослые задавали ему систему координат для ориентации в мире, чтобы они сообщали ему, что такое хорошо и что такое плохо, какое его поведение приемлемо, а какое – нет. Просто важно, чтобы это были действительно информативные сообщения, а не ритуальное «пиление». Говорите точно и конкретно, что вам не нравится в поведении ребенка и почему. Вместо «Прекрати безобразничать!» лучше сказать: «Дима, мне сложно говорить, когда ты шуршишь бумагой. Пожалуйста, перестань». Никакой ребенок не согласится с тем, что он «безобразничает» или «отвратительно себя ведет». А с тем, что он шуршит бумагой, спорить сложно, особенно если к тебе обращаются не с обвинением, а с просьбой.

Чем более дружелюбно, неагрессивно мы высказываем претензию, тем больше шансов, что ребенок по крайней мере попытается изменить свое поведение. Предлагая ему отношения сотрудничества, мы получаем в ответ сотрудничество. Предлагая конфронтацию, мы получаем конфронтацию.

Не менее важно разделять осуждение поведения и осуждение самого ребенка. Есть разница между высказываниями: «Даша, какая же ты невнимательная!» и «Даша, ты сейчас недостаточно внимательно слушала, сосредоточься». Первое высказывание абсолютно ничем не поможет Даше. Она, как и любой человек, даже если бы захотела, не сможет в одну минуту изменить базовое качество своей личности. По сути, вы оставляете ей небольшой выбор: не согласиться с обвинением (обидеться или заспорить, вообще забыв о теме урока) либо согласиться (и оставить всякие попытки сконцентрироваться, погрузившись в грустные размышления о том, как ей не повезло родиться такой невнимательной). Призыв же «сосредоточиться прямо сейчас» абсолютно выполним и при этом совершенно не нарушает представления Даши о самой себе.

Все то же самое справедливо и для формулировок, которые мы используем в обсуждениях с коллегами и даже просто в собственных мыслях. Вот вы подумали: «Гоша – гиперактивный ребенок». Допустим, это правда, и даже есть официальный диагноз. И? Что дальше делать? Сесть и плакать? Уволиться из школы? Выжить из класса Гошу? Чем эта констатация поможет вам справляться с Гошей на уроке? И чем она поможет самому Гоше вести себя лучше? Но стоит немного изменить ракурс и ход своих мыслей: «Гоша не может усидеть на месте больше трех минут» или «Гоше трудно удерживать внимание, он быстро отвлекается», и какие-то идеи у вас сразу появятся. Например, можно несколько раз за урок отправлять Гошу с какими-то мелкими поручениями, чтобы он подвигался. Можно договориться с ним о системе «учета и контроля» – например, после каждого выполненного примера (записанного предложения) он рисует на специальном листке какой-нибудь условный значок, подобно тому, как летчики рисовали на борту своего самолета звездочки за каждый сбитый самолет противника. Это позволит ему время от времени переключаться, а любое задание сделает дробным, состоящим из маленьких порций. Гиперактивность мальчика никуда не денется, сколько бы мы ни охали (она, кстати, проходит сама по себе обычно годам к 12), а поведение ребенка изменить к лучшему в наших силах.

Мы уже говорили о том, что взрослые часто прямо подкрепляют трудное поведение, например, уделяя ребенку много внимания, когда он ведет себя плохо, и игнорируя его, когда все благополучно. И наоборот, нередко, не зная, как прекратить трудное поведение, взрослые ничего не предпринимают, делая вид, что все в порядке (как первая учительница Тимура). В результате граница дозволенного с каждым днем все больше отодвигается, и начинаются уже неконтролируемые процессы.

Есть много случаев, когда выходку ребенка лучше всего не заметить. Например, учителю, обнаружившему стоящего на подоконнике Валеру, самое разумное было бы дать классу маленькую самостоятельную работу, чтобы занять ребят делом, а на мальчика вообще не обращать внимания. Уже через пять минут он почувствовал бы себя неловко и слез. Также не следовало раздувать историю с журналом, который принесла в школу Настя. Но если речь идет о насилии, о грубом нарушении прав других детей, о вызывающем поведении, то не прекращать его – значит подкреплять, подавать знак, что «это можно». Есть ситуации, когда учитель просто обязан принять вызов и разобраться, «кто в доме хозяин», дать понять ребенку, что правила здесь устанавливают взрослые и они могут добиться их соблюдения. Вовсе не обязательно при этом прибегать к суровым репрессиям. Практика показывает, что одной только внутренней решимости учителя прекратить безобразие бывает вполне достаточно.

И еще одно замечание, очень важное. Никогда не подшучивайте над внешностью, именем и фамилией приемного ребенка, даже беззлобно. Собственно, этого ни с какими детьми не следует делать, да и со взрослыми тоже, но если речь идет о ребенке, потерявшем кровную семью, запрет на шутки подобного рода – абсолютный. Потому что фамилия, имя и внешность – это единственное, что осталось у него от родителей. Или, что еще больнее, даже фамилия досталась не от родителей, а от того, на каком вокзале в туалете нашли завернутого в тряпки ребенка или в каком звании был нашедший его милиционер. Про прямые насмешки над его происхождением и родителями я уже не говорю – по-моему, это очевидно. Реакция на это поводу может быть совершенно непредсказуемой, от дикой агрессии до попыток суицида. Даже если ребенок сам зол на своих родителей, обвинение в их адрес со стороны чужого человека он воспримет на свой счет, ведь он их ребенок, их плоть и кровь. И чем сложнее и болезненнее его отношение к своей кровной семье, тем тяжелее он будет переносить любые рассуждения на эту тему посторонних.

Мы уже говорили о том, что «хорошие» технологии всегда более тонкие, более сложные, более «взрослые», чем «плохие». Для того чтобы ими пользоваться, нужно много душевных сил, веры в себя, внутренней позитивной энергии. А с этим у таких детей как раз проблемы, ведь источник наших жизненных сил – в раннем детстве, в родительской любви. Об этом стихотворение Валентина Берестова: