— Послушай, молодец, — негромко сказала прелестница, — ступай скорее прочь и, перейдя улицу, жди меня в москательной лавке. Понял?

— Понял, — еле выговорил Ероха.

Пьющий человек имеет простые и непритязательные отношения с женщинами. Ероха был хорош собой, и, случалось, когда пили не в трактире, а в чьем-то доме, какая-либо дама за руку уводила его в спальню; прелестницы обыкновенно попадались такие, что в трезвом виде он бы от них шарахнулся, как черт от ладана. Сейчас Ероха не был пьян и, глядя на девицу, вспомнил, что в его жизни давно не было любовницы. Когда пьешь — оно как-то забывается, но в двадцать семь лет и на трезвую голову естественная потребность напоминала о себе весьма настойчиво.

— Ступай, ступай! — прелестница скрылась, а Ероха почесал в затылке — надо же, какие приключения, а в кармане притом ни гроша…

В москательной лавке нестерпимо воняло. Ероха был привычен ко всяким ароматам: на судне и тухлятины, бывает, нанюхаешься, и мощной отвратительной вони свиного хлева, если в долгое плаванье берут ради свежего мяса поросят; и густой пороховой дым — не райское амбре; и в матросском кубрике тоже порой хоть топор вешай, — однако смешанный запах снадобий, которые покупают красильщик и аптекари, был невыносим.

— Чего тебе? — спросил унылый сиделец, державшийся за щеку, как при зубной боли.

— Девиации ведро, — отвечал Ероха.

— Что это, краска?

— Не знаю, хозяин велел взять. И румбов десятка два.

— Десять лет служу, впервые такое слышу. Точно ли тебя в москательную лавку послали?

— Точно.

— Гераська, позови хозяина, — велел сиделец мальчишке, переставлявшему какие-то ящички. — Может, он догадается.

Городить чушь и нести околесицу с похоронным видом Ероха выучился еще во флоте — его самого гоняли с юта на бак и обратно за ведром девиации, а он, уже став мичманом, посылал кого-то из гардемаринов искать четвертую ногу трехногой астролябии.

К счастью, объясняться с хозяином лавки не пришлось — прибежала прелестница.

— Вот, держи, — и Ероха получил в ладонь крошечную записочку. — Отнесешь в модную лавку мадам Анжу, что на Невском за Гостиным. Она дальше передаст. И двугривенный за труды. Я вижу, ты ни ремесла не имеешь, ни барина. В лавке тебе скажут, когда за ответом жаловать. Ответ сюда принесешь.

Говорила прелестница бойко и быстро.

— А как я тебя сыщу?

— Зайди к нам с черного ходу, спроси кухарку Феклу…

— Какая ты кухарка?! — изумился Ероха.

— Это матушка моя, она записку примет. Может статься, и я выйду… Прощай!

И прелестница, метнув лукавый взор больших и чуть раскосых глаз, убежала. Выскочил из лавки и Ероха, сжимая записку и монеты. Завтрак он себе, можно сказать, заработал. Хотя и постыдно для мичмана любовные записочки таскать, так ведь и мичман-то — бывший…

В таком положении проявлять любопытство незачем. Заплатили за доставку посланьица, заплатят за доставку и другого — глядишь, и еще один день прожит, вот только на ночь нужно искать пристанище. Но Ероха не удержался, поглядел, кому записочка адресована. И тяжко вздохнул. Хотя, конечно, могут в столице жить два «Мг. Mishel Korsakoff», и даже три, но интуиция подсказывала Ерохе — письмо адресовано тому самому Корсакову, с которым он учился в Морском корпусе. Потом Мишель, совсем немного послужив, вышел в отставку по семейным обстоятельствам, подробностей никто не знал, было лишь известно, что он уехал из Санкт-Петербурга в провинцию. Год назад Корсакова видели в столице, бодрого и хорошо одетого, но в Кронштадт повидать старых товарищей, он не наведался.

И вдруг стало ясно — вот у кого можно перехватить денег, коли это точно он! Изобрести какую-нибудь беду, добыть денег, заплатить квартирной хозяйке… а потом?.. Потом чем заняться?.. Ведь ежели сразу не решить, для чего нужны деньги, то монетки укатятся в известном трактирном направлении — для того они и круглые.

Так ничего путного и не придумав, Ероха добрался до лавки мадам Анжу. Француженки, служившие у мадам, записочку взяли, а Ероху, велев прийти за ответом вечером, к закрытию лавки, выпроводили. Он еще не забыл совсем французский язык и по их речам понял, что Корсаков за посланием явится самолично, поэтому следует к его приходу подрумяниться и припудрить носики. Оставалось лишь дождаться, и это было самое сложное: как и где выбрать на Невском место, чтобы видеть дверь модной лавки?

Ероха принялся слоняться взад и вперед, полагая, что Корсаков может прибыть в любую минуту. И чем дольше он дефилировал, тем больше ему казалось, что бывший однокашник — его единственное спасение. Корсаков мог бы дать в долг пять рублей или даже десять. Десять — это опять крыша над головой, а нужно еще одеться… а потом?..

Это проклятое «потом» ему не давало покоя.

Он понятия не имел, что может делать в столице человек, которого несколько лет обучали мореходному ремеслу. Давать недорослям уроки математики разве? Но для этого нужны связи, нужна протекция, чтобы взяли в хороший дом. А вот если возьмут — в том доме может оказаться и девица на выданье…

Не то чтоб Ероха страстно хотел жениться — он мечтал выстроить стенку между собой и водкой. А хорошая жена могла бы его от дури отвадить. А родня жены — найти для него занятие… И все это будет так же скучно, как чтение вслух логарифмических таблиц…

Он взял у идущего мимо квасника на копейку клюквенного квасу, выпил и продолжил опостылевшее фланирование по Невскому. Потом заметил издали мальчишку-блинника с горячими гречневыми блинами на конопляном масле, укрытыми ветошкой. Ероха подбежал к нему, взял две штуки, посолил и умял с умопомрачительной скоростью.

Корсаков все не появлялся. Ероха уж малость одурел от ходьбы и было решил плюнуть на эту затею — чего доброго, сидельцы из окрестных лавок уже приметили подозрительного детину, что шатается без дела в одном зеленом камзоле и матросских штанах с напуском. Но ближе к обеду Мишель явился.

Он прибыл в наемной карете, выскочил, влетел в лавку мадам Анжу стремительно, как ястреб, дверь захлопнулась. Ероха уставился на нее, колеблясь — входить или не входить. Думал с четверть часа, когда Корсаков возник вновь.

— Стой, стой! — закричал ему Ероха. — Корсаков!

Давний товарищ повернулся к нему и несколько секунд глядел, не узнавая.

— Это я, Ерофеев! Я это! — твердил Ероха. — Помнишь? Итальянский дворец, корпус? Как ночью в окошко лазали? Как через док на плоту? Как ялик у Петровской пристани угнали?

— Ерофеев? Ох, ты ж, мать моя такая-сякая! Ерофеев! — обрадовался Корсаков. — Ты что тут делаешь? Полезай в экипаж!

Ероха, напрочь забыв, что должен взять в лавке записку, оставленную Корсаковым, полез вслед за товарищем в карету.

— Как ты, что ты? — спрашивал Корсаков. — Отчего в таком виде носишься по Невскому?