— Солнце?

Патрик стоял над ней, улыбался. Откупорил новую бутылку и обходил стол, точно официант, наполняя хрустальные бокалы. Легонько сжал Луизе плечо, и она улыбнулась в ответ. Он слишком для нее хорош. Слишком благостен. От этого ей хотелось хулиганить, посмотреть, далеко ли можно зайти, разнести эту его благость вдребезги. Что, Луиза, проблемы с близостью?

— Ну-с, и снова будем здоровы, — сказал Патрик, усевшись.

Все чокнулись, и хрустальные бокалы звякнули колокольчиками. Позвали Луизу домой. Не сюда — в другой дом, который она еще не нашла.

— Будем здоровы, — сказал Тим, а Луиза сказала: «На здравие» — просто напомнить, что они сейчас в ее стране.

Она провела пальцем по кромке бокала. Самантиного бокала.

— Луиза?

— Мм?

— Я как раз говорила Патрику, — сказала Бриджет, — надо бы вам погостить у нас летом.

— С удовольствием. Никогда не была в Истборне. А море от вас далеко?

— Вообще-то, в Уимборне. Он не на побережье, — сказала Бриджет.

Внутри ее самодовольного, плотно упакованного тела производства среднего класса, вероятно, сидит совершенно приличный человек. А может, и не сидит.

Луиза проглотила остатки вина, поискала в себе внутреннего взрослого. Нашла. И снова потеряла.

— В морозилке есть мороженое, — сообщил Патрик. — Вишневое, «Черри Гарсия», — сказал он Бриджет. — Тебе ничего?

— Что это значит? — сварливо ответила та. — Я так и не поняла.

— «Грейтфул Дэд»,[79]Бриди, — ответил Патрик. — Тебе такая музыка никогда не нравилась. Если я правильно помню, ты предпочитала «Семейку Партридж».[80]

— А ты нет? — спросила Луиза. — Что-то мне не верится, что ты был Дэдуля.

— Я вот иногда думаю: за кого, по-твоему, ты вышла? — сказал он.

А это что значит? Патрик встал и начал убирать тарелки. Еда остыла, склеилась — смотреть тошно.

— Я принесу мороженое, — сказала Луиза и вскочила так поспешно, что чуть не перевернула Тиму бокал. Еле поймала.

— Блестящий сейв, — пробормотал он.

Такой англичанин. Инопланетянин прямо — совсем другого класса человек. У Луизы условный рефлекс на акцент доминантной культуры. Смешно: иногда в комнате полно людей, а оглядишься — и ты совсем одна. Ну, всего четверо, тебя включая. Чужак в чужой стране, Руфь в чужих полях среднего класса.

Она не пошла в кухню — взбежала по лестнице к себе в спальню (в их спальню) и вынула кольца из сейфа. Установки сейфа потребовала страховая компания — потому что бриллиант дорогой. Когда Луиза поменяла страховку, новая компания настояла, чтоб Луиза установила охранную сигнализацию и сейф.

— Для кольца, миссис Бреннан, — сказала девушка по телефону.

Луизу в жизни не называли «миссис» — невероятно, сколько желчи исторг ее организм от одного этого слова, — и, мало того, девушка еще нацепила на Луизу фамилию Патрика, будто Луиза — имущество. Непонятно, зачем женщины меняют фамилии, выходя замуж; нет ничего ближе, чем имя. Иногда только имя и есть. Джоанна Траппер поменяла фамилию, выйдя замуж, но ей-то деваться было некуда. По крайней мере, она может цепляться за «доктора» — «доктор» ее определяет. Луиза на месте Джоанны Траппер поменяла бы имя задолго до замужества. Ни за что не захотела бы навеки остаться маленькой девочкой, потерявшейся в кровавом пшеничном поле. У Луизы, пожалуй, детство было не идиллическое, но много лучше, чем у Джоанны Траппер.

— Старший детектив-инспектор Монро, — холодно сказала она девушке из страховой компании. — А никакая не миссис Бреннан.

Лишь потом она узнала, что Патрик купил бриллиант на дивиденды с тех денег, что получил по страховке Саманты. Воистину, значит, бриллиант обагрен кровью.

Большой бриллиант она надевала редко, только на выход. Патрик заставлял ее ходить туда-сюда — в театр, в рестораны, в оперу, на концерты, на ужины — даже, господи помоги, на благотворительные вечера, где богатые и еще богаче встречались за столиками по две тысячи. Килты и танцы, Луизин ад как он есть. И однако же, она поняла, до чего сузилась ее жизнь — Арчи, работа, кот (в любом порядке). Кот умер, Арчи расправил крылья.

— Проживай жизнь, Луиза, — говорил Патрик. — Не надо ее влачить.

Обручальное кольцо она тоже не носила. Патрик свое носил. Ни словом не обмолвился о том, что она не носит обручальное кольцо или бриллиант из сейфа. По ночам, лежа в постели, Луиза воображала, как кольца мерцают во тьме, даже когда сейф заперт. Золотая цепь. Сердце на цепи. Сердце тьмы. Тьма навеки.

Когда-то был другой мужчина. Мужчина, с которым она могла бы встать плечом к плечу, товарищ по оружию, однако они были целомудренны, как герои Джейн Остен. Один разум, никакого чувства, сплошные доводы рассудка. Она как-то вяло общалась с Джексоном, но это никуда не вело — некуда было вести. Его подруга забеременела, и они не обсуждали последствий этого события, за полночь пьяно перебрасывая друг другу эсэмэски. Потом беременная подруга бросила Джексона, сказала, что ребенок не его, и о последствиях этого события они тоже не говорили. Может, пьяна была одна Луиза. Вообще-то, она не пила — ну, не по-настоящему («Только семь дней в неделю»), по стопам матери она не пойдет, но порой, еще до знакомства с Патриком, ожидала первого вечернего стакана не просто с приятным предвкушением. Теперь ее питие подстроилось под цивилизованный Патриков режим — пара бокалов хорошего красного за едой. Ну и ладно, все равно подшофе она слезлива.

Патрик верил в жизнетворную силу красного вина. Он сидел на Красновинной Диете и ящиками закупал французское вино, которое подарит ему жизнь вечную. Пять раз в неделю по утрам ходил в бассейн, дважды в неделю играл в гольф, семь дней в неделю позитивно взирал на мир. Как будто живешь с инопланетянином, который прикидывается человеком.

И о ее здоровье он тоже беспокоился («Ты не думала заняться йогой? Тай-чи? Помедитировать, может?»). Он не хотел опять овдоветь. Хирург, похоронивший двух жен подряд, — это будет неважно смотреться.

Она надела кольцо на палец. Пускай Бриджет увидит: может, Луизина цена и не выше жемчугов,[81]но на трех с половиной каратную ледышку наберется. Надела обручальное кольцо, и палец вдруг отяжелел. Кольца жали. Сначала Луиза решила, что усохли, потом сообразила, что, скорее, потолстел палец.