— Воздушную армию? Какую еще «воздушную армию», Борман?! У Геринга уже нет никаких «воздушных армий». Есть лишь какие-то жалкие остатки былого люфтваффе. Что вы скажете на это, рейхслейтер? — это «рейхслейтер» прозвучало в устах фюрера почти саркастически.

— Затрудняюсь с ответом, мой фюрер.

— Почему затрудняетесь? Не согласны с тем, что былых военно-воздушных сил у нас уже нет? Вы принципиально не согласны с этим, Борман? Что вы опять юлите?

— Я не юлю, мой фюрер. Я осмысливаю.

— Здесь нечего осмысливать. Геринг погубил наш воздушный флот. Он погубил его, Борман, несмотря на то, что германский народ предоставил ему все: огромное количество денег, лучших пилотов и лучшие боевые машины.

Рейхслейтер понял, на какой опасной грани подозрения оказался и, чтобы как-то потянуть время, долго сморкался в измятый несвежий носовичок. Мартин помнил, Что фюрер терпеть не мог, когда кто-либо в его присутствии прочищал таким образом свой нос, и порой этой процедуры оказывалось достаточно, чтобы он прервал разговор и выпроводил собеседника из кабинета. Однако на сей раз Гитлер вынужден был терпеливо, хотя и не скрывая своей брезгливости, промолчать.

Борман, конечно же, не согласен был с утверждением фюрера. Он знал, с какими трудностями сталкиваются воздушные армады Геринга, пытаясь противостоять асам русских и англо-американцев. Но так же хорошо знал он и то, что вступать в споры с вождем бессмысленно.

— Сейчас всем нам трудно, мой фюрер, — по-житейски вздохнул рейхслейтер. Хотя даже этот сочувственный вздох вызвал у Гитлера неудовольствие, он привык, нет, он попросту требовал, чтобы его мнение, как и его власть, не подлежало никаким коррективам и сомнениям. — Однако выстоять мы можем, только сплотившись.

Фюрер отрешенно взглянул на рейхслейтера, едва заметно пожевал нижнюю губу, пытаясь погасить накипавшее в нем раздражение и гнусавя, пробубнил:

— Вот я и спрашиваю, где сейчас Геринг? Почему он не здесь? Почему не с нами? Что все это значит?

— Распоряжусь, чтобы выяснили, мой фюрер.

— Почему всякий раз, когда всем нам нелегко, кто-то из тех, на кого я особо полагаюсь, обязательно исчезает? Шауб! — позвал он своего личного адъютанта.

— Я слушаю, мой фюрер.

— Вы предупредили этого «жирного борова», что он обязан явиться сюда?

Адъютанту не нужно было объяснять, что под «жирным боровом» в ставке числится только один человек — рейхсмаршал Герман Геринг.

— Так точно, мой фюрер. Час назад рейхсмаршал вылетел из Грайфсвальда, где находится штаб воздушной армии.

При упоминании о штабе воздушной армии Борман болезненно поморщился, поскольку фюрер только что пытался убедить его, что никакими армиями Геринг уже не командует, однако убеждать в этом Шауба не стал, пусть Гитлер сам разбирается со своим адъютантом. Вот только сам вождь стоял у стола и, постукивая костяшками согнутых пальцев, всматривался в ту часть ее, в которой располагалась Польша.

— И куда направляется? — как можно спокойнее спросил Борман.

— Полагаю, что с минуты на минуту должен появиться в Берлине.

— Значит, все-таки вылетел? — саркастически ухмыльнулся Адольф.

— Вылетел, мой фюрер. Штабисты не сразу сумели разыскать рейхсмаршала, кажется, он инспектировал новые авиаполки, которые должны действовать на Восточном фронте.

Услышав это «кажется», Борман заподозрил, что адъютант попросту пытается вывести «жирного борова» из-под удара. Не зря по рейхсканцелярии гуляли слухи о том, что, используя своего представителя при рейхсканцелярии, Геринг подкупает канцелярско-штабную братию, рассчитывая на ее лояльность и болтливость. Судя по всему, он и в самом деле подкупает ее, а точнее, скупает на корню.

— Геринг должен быть здесь, — вдруг совершенно иным, извиняющимся каким-то голосом заговорил Гитлер.

— Сообщили, что его уже удалось разыскать, — напомнил ему Борман, пытаясь уберечь вождя от очередного приступа неврастенической истерии. Сродни той, которая обычно постигает разорившегося картежника.

— Мы вместе начинали все это: — не собирался выслушивать его объяснения Гитлер, — наше национал-социалистское движение, нашу войну, всю эту Богом проклятую «русскую кампанию»… И я не потерплю, чтобы сейчас, когда нам особенно трудно, кто-либо делал вид, будто лично его все это не касается. Этого я никогда не потерплю! — все-таки взорвался он, постепенно входя в раж. — Слышите, Борман, этого я никому не потерплю! Никому из вас! Особенно тем, кто стоял у истоков нашего движения, потому что заговоры зреют именно там, у застоявшихся, мутных истоков! Хотя бы вы, Борман, слышите меня в такие минуты?!

— Слышу, — мрачно молвил в ответ рейхслейтер. В последнее время он уже не раз тайно сожалел, что в свое время не поддержал «заговор генералов». И Гитлер, похоже, улавливал это его иудино раскаяние. — Я все вижу и слышу. Уверен, вы действительно не потерпите.

— Раттенхубер! Где этот чертов Раттенхубер?!

— В приемной Раттенхубера нет, мой фюрер, — откликнулся адъютант.

— Так разыщите его, Шауб!

— Разыщу, мой фюрер.

— Сейчас он тоже должен быть здесь.

— Он будет здесь, если так приказали вы, мой фюрер! — заученно отчеканил личный адъютант.

«Да фюрер попросту боится оставаться в одиночестве! — вдруг поразился своему открытию Борман. — Ему хочется, чтобы все, кем он непосредственно привык командовать, постоянно находились рядом, игнорируя тот факт, что у каждого из них есть масса собственных обязанностей. Он постоянно нуждался в «аудитории»; ему требовалась моральная поддержка, духовная и энергетическая подпитка; но главное, чтобы чувствовать себя вожаком, ему нужна… стая! Послушная волчья стая. Фюрер теряет уверенность в себе, потому что давно потерял уверенность в своей стае. Он уже не чувствует себя вожаком».

— Чего вы дожидаетесь, рейхслейтер?

— Возможно, у вас возникнут какие-то распоряжения.

— Их не будет, Борман.

— Мне хотелось, чтобы вы знали, мой фюрер, что Борман всегда с вами. Он всегда рядом.

— Я знаю, что он… «всегда рядом», — небрежно ответил Гитлер, и личный секретарь не мог не уловить, насколько двусмысленно позвучала эта фраза. — Но это ничего не меняет.

«Фюрер не чувствует себя вожаком! — вот что открылось Борману в эти минуты. — Но самое страшное заключается в другом: все мы, кто окружает Гитлера, перестаем видеть в нем этого вожака! А ведь все наше движение создавалось под рыцарским девизом: «Вперед за вожаком!».

22

Три дня трудились мастера над виселицей, конструкцию которой предложил Божий Человек, и трижды, ближе к вечеру, к ним на местечковую площадь приезжал оберштурмфюрер Штубер. Несколько минут он молча осматривал все, что сумели сделать к тому времени мастера, придирчиво ощупывал и испытывал на прочность каждую балку и каждую доску. А затем усаживал Отшельника на помост, сам садился рядом, на невысокий чурбанчик, и подолгу говорил с ним — только с ним, остальных двоих он, вроде бы, и не замечал, — о его отце и деде… О том, каким ремеслом они занимались и что строили-мастерили.