— Порой даже фюрера настигают иллюзии неверия и сомнений. Даже фюрера! Мы, его окружение, должны понимать это, — каждое слово Раттенхубер произносил раздельно и как бы само по себе, не связывая и не обуславливая его логикой мысли.

— Это предчувствие, рейхслейтер, — ни секунды не колеблясь, объяснил адъютант.

— Предчувствие чего? — они остановились в нескольких шагах от бункера, этой железобетонной «Валгаллы», и ждали, пока двое эсэсовцев из личной охраны откроют перед фюрером массивную бронированную дверь.

— Не знаю, чего, но знаю, что это не просто предчувствие, а предчувствие фюрера, — поднял вверх указательный палец Шауб. — Нам, земным, этого не дано…

— «Нам, земным»?..

— Да, рейхслейтер.

— Вы становитесь опасным, Раттенхубер.

— Никогда, рейхслейтер, я опасным быть не могу. Опасными могут быть только те, кто ненавидит фюрера и в дни его поражений, и особенно в дни его побед.

— За этими вашими намеками стоят конкретные имена? — насторожился Борман: уж не пытается ли фюрер раскрыть какой-то новый заговор.

— Имена заговорщиков всегда конкретны.

— Чьи же это имена? Что вы тяните, Раттенхубер?

— Вспомните, как повел себя фельдмаршал фон Браухич осенью 1939-го, когда Германия разгромила Польшу и пребывала в расцвете своей военной силы[25].

Борман криво ухмыльнулся.

— Об этой жалкой попытке переворота уже никто не вспоминает, даже фюрер, — разочарованно произнес он, вытирая платочком некстати вспотевшую переносицу — всем известный признак того, что рейхслейтер взволнован.

— К сожалению, не вспоминает. Потому что добрый. Наш фюрер слишком добр — вот что я вам скажу. И многие, очень многие этим пользуются. А что касается Браухича, то жалко, что фюрер не приказал повесить его за ноги на строевом плацу, предварительно построив на нем всех своих фельдмаршалов и генералов. Во имя устрашения!

— Вы всегда были известны своей твердостью, — поспешил заверить его Борман, подумав о том, какую казнь может придумать этот служака, если фюрера все же окончательно сумеют убедить, что он, Мартин, действительно предал его. А мысленно сказал себе: «Вот в ком умирает истинный фюрер-диктатор. И не приведи господь, чтобы когда-нибудь он действительно дорвался до власти!».

— Во всяком случае, я, как никто иной, предан фюреру.

— Именно поэтому — особенно опасны, — вдруг философски обронил Борман, вскидывая подбородок. А решительно опережая бригаденфюрера Раттенхубера в нескольких шагах от входа, давал тем самым понять, что с данной минуты общество начальника личной охраны не представляет для него никакого интереса.

— И все же мы с вами — те немногие, кому фюрер все еще по-прежнему верит, — бросил вдогонку ему начальник личной охраны.

Но даже столь смелое, жертвенное единение с ним Раттенхубера личного секретаря фюрера уже не впечатляло.

«А ведь он и в самом деле становится опасным», — с затаенной местью подумал рейхслейтер, вспоминая о том, как все больше людей вклинивается в жизненное пространство, оставленное историей и судьбой в виде промежутка между ним и фюрером Великогерманского рейха.

— Этот бункер слишком хорошо известен, — сказал он фюреру, когда тот остановился в одном из переходов, у мощной стальной двери, за которой начинался блок верховного командования. — Возможно, нам следует подготовить секретный бункер в «Регенвурмлагере», но в той части, которая прилегает к самому Одеру?

— Одновременно создав мощные оборонные редуты на поверхности лагеря, — дополнил его Гитлер, покачивая головой. И Борман понял, что фюрер давно обдумывает этот план, однако окончательного решения так и не принял. — А почему вы считаете, Борман, что я должен быть там, а не в Альпийской крепости?

— Потому что Альпийской крепости все еще не существует.

— Вы правы, Борман, не существует. Эту оплошность следует немедленно исправлять.

— Но мы уже вряд ли успеем создать ее в том виде, в котором она могла бы соответствовать своему назначению. Там тоже должен быть мощный укрепрайон, но, получив полное преимущество в воздухе, англо-американцы и русские превратят его в сущий ад на Земле. А в «Регенвурмлагере» вы и верховное командование рейха будете оставаться недостигаемыми.

Гитлер задумчиво смотрел на бронированную дверь и при этом дрожащей рукой массажировал свой кадык. В последнее время он делал это все чаще, и Борман так и не смог понять, чем это вызвано: развившейся привычкой или какой-то обострившейся болезнью, на которую фюрер пока что никому не жаловался.

— Видите ли, Борман, — наконец решился вождь открыть дверь и войти в «ситуационный зал», в котором стоял длинный, охваченный двумя рядами стульев, дубовый стол и лежала развернутая карта Европы. А рядом, на переносном деревянном стенде, висела еще и карта мира. Здесь фюрер планировал проводить совещания в те дни, когда Берлин уже будет взят врагом в плотное кольцо блокады. — Вы первый, кто предлагает мне устроить свой бункер в «Регенвурмлагере».

— Предварительно укрепив его и создав гарнизон из нескольких дивизий СС, — поспешил уточнить рейхслейтер, испугавшись своего подозрительного первенства в этом вопросе: вдруг фюрер заподозрит в желании поскорее выманить его из столицы?

— Все остальные предлагают то ли укрыться в хорошо укрепленной «Альпийской крепости», то ли отбыть на одну из секретных баз в Юго-Западной Африке или в Латинской Америке.

* * *

Фюрер приблизился к карте мира и с минуту задумчиво блуждал взглядом по африканскому и американскому континентам, словно прямо сейчас собирался определить место своего будущего изгнания. Вот только сделать это было нелегко. Не существовало страны, в которой Гитлеру были бы теперь рады; еще меньше оставалось стран, правители которых решились бы скрывать его, даже под угрозой агрессии со стороны союзников-победителей. А сколько тысяч людей появилось сейчас во всем мире, готовых даже ценой собственной жизни отомстить ему за погубленных гитлеровцами родственников и соотечественников.

А еще Мартин представил себе, как тягостно сейчас искать такое укромное место на карте мира человеку, который еще вчера чувствовал себя властелином этого самого мира.

«А почему ты с таким сочувствием думаешь только о фюрере? — вдруг осадил себя рейхслейтер и личный секретарь фюрера. — Думаешь, искать станут только его? Тебя, думаешь, пощадят?! А подумал ли ты о том, куда следует бежать и где скрываться тебе самому? Так не пора ли позаботиться об этом?».