И лишь на тринадцатый день после сооружения виселицы Отшельника привезли к ней одного. Но когда он вышел из машины, то увидел, что на эшафоте уже стоят Божий Человек и Федан. Однако сама виселица была кем-то повреждена: отбито несколько досок на помосте, поперечина держалась на одном гвозде, изрублено несколько ступенек лестницы, ведущей к петлям.

— Кто осмелился так по-варварски относиться к шедевру висельничного искусства, мы, естественно, выясним, — сказал Штубер, со скорбью на лице осматривая эшафот. — Наши полицаи так поработают с этими негодяями, что о дне казни на этой же виселице они будут мечтать, как о манне небесной. А пока что даю вам два часа, чтобы привести свое собственное творение в божеский вид.

— Лучше бы его сожгли, — проворчал Федан, однако на слова его никто не отреагировал.

— Зебольд, — обратился барон к своему Вечному Фельдфебелю, — реставрация этой местечковой экзотики — под вашу ответственность. Ровно через два часа мы с вами должны любоваться умиляющим взоры зрелищем — покачивающимися на ветру висельничными петлями.

* * *

Штубер уехал, а висельничных дел мастера взялись за топоры и осмотрели оцепление из немцев и полицаев с такой ненавистью, что некоторые из них тут же вскинули автоматы и винтовки, а некоторые подались назад.

«Не пробиться!», — поняли все трое и, вдоволь наматерясь, принялись за работу. Трудились молча, сосредоточенно и угрюмо, ограничивая общение между собой только словами «подай», «отрежь», «отмерь», «подгони». Это и в самом деле были настоящие мастера, которые знали цену своего труда и цену людской похвалы, на которую в этот раз рассчитывать не имели права.

Вернувшись на площадь, Штубер с грустью осмотрел виселицу и сокрушенно покачал головой, объясняя самому себе, что былого совершенства и прежней изящности этому творению рук человеческих уже не вернуть.

— Вот вам, Отшельник, — скорбно произнес он, — еще один пример того, что шедевры воспроизведению не подлежат, возможна лишь жалкая ничтожная копия.

— Если только кому-то позволено называть шедевром виселицу.

— Только потому, что с ее помощью умерщвляют людей? — вскинул брови Штубер. — Почему же тогда как всемирные оружейные шедевры почитают некоторые образцы мечей и дамасской сабли, кольты, вальтеры и винчестеры; бомбардировщики, танки или не поддающиеся обнаружению и обезвреживанию противопехотные мины? Их для чего создают? Не для убийства? Странная какая-то у вас логика, господин недоученный семинарист!

«Да с логикой у тебя, нелюдь, все в порядке, — мысленно возразил ему Отшельник, — вот только с совестью что-то произошло, причем давно и бесповоротно!»

— Ну да что уж тут! — вздохнул Штубер, завершая наконец прием работы мастеров, выстроенных у входа на эшафот. — Что сами себе смастерили, на том и висеть придется, так что не взыщите.

Мастера мрачно переглянулись.

— Не по-людски это как-то, — попробовал усовестить эсэсовца Федан. — Как-никак мы старались. Отложили бы хоть на недельку.

— Правильно, старались, — охотно согласился с ним барон. Орест давно заметил, что он вообще очень охотно вступал в полемику с обреченными. Не знал только, что затем, возвратясь в свой кабинет или на квартиру, старательно воспроизводил эти диалоги в блокнотах, рассматривая их, как заготовки для будущей книги «по психологии человека на войне». — Благодаря вам, мы вон скольких врагов рейха перевешали. Но пора и честь знать. Что ж, вам так до конца войны и наблюдать, как других вместо вас вешают? Извините, господа, но ни по людской, ни по божеской справедливости это уже несправедливо.

— Тогда, может, завтра, поутру? Мы бы еще с товарищами по бараку попрощались, — продолжал увещевать его Федан.

— Вы с ними уже давно попрощались, — язвительно заметил барон. — Как только построили эту рейхсвиселицу, за которую все они, и все еще живые, и уже давно мертвые, прокляли вас.

Федан порывался выдвинуть еще какой-то аргумент, однако Божий Человек рыкнул на него:

— У кого вымаливаешь?! У палача?! Лучше помолись! Хотя бы, сходя в могилу, помолись.

23

Каждого, кто попадал в этот подземный город СС, поражало огромное количество ходов, уводивших вправо и влево, вверх и вниз от автомобильного тоннеля. Да и сам тоннель вскоре вплетался в огромную паутину лабиринта.

Даже личный шофер коменданта, начинавший свою службу здесь еще два года назад водителем грузовика, и тот в некоторых участках «СС-Франконии» чувствовал себя неуверенно. Особенно в те минуты, когда приходилось оставлять машину и в качестве охранника углубляться вместе с комендантом в пешеходные лабиринты — с их искусственными тупиками, стены которых раздвигались только перед посвященными; а также со всевозможными ямами-ловушками и почти неосвещенными «ползунковыми» переходами.

— Уже чувствуя, что дни его комендантства сочтены, — нарушил молчание комендант «СС-Франконии», — штандартенфюрер Овербек упрямо ждал появления в лагере одного из коллег Скорцени, гауптштурмфюрера Штубера…

— Командира диверсионного отряда «Рыцари рейха», — подтвердил Удо Вольраб. — Но ждал он, собственно, не барона фон Штубера, а какого-то украинского скульптора по кличке «Отшельник», большого мастера по распятиям, которого барон умудрился очень расхвалить ему в телефонном разговоре.

— Да, ему срочно понадобился палач столь своеобразной… специализации?!

— Следует уточнить, что Отшельник — специалист по скульптурным распятиям, — мягко уточнил адъютант.

— …Которого Овербек решил переквалифицировать на палача, специализирующегося на реальных распятиях?! — еще больше удивился фон Риттер.

— Возможно, возможно, — не решился в очередной раз ставить под сомнение прозорливость коменданта его адъютант. — Однако утверждают, что Отшельник, которого барон фон Штубер привез в Германию откуда-то из глубин Украины, действительно талантлив и сотворяет потрясающие шедевры из камня и дерева.

— Значит, опять статуи-«распятия»?! Не зря же мне говорили, что Овербек свихнулся именно на «распятиях». Неужели так оно и произошло на самом деле?

Заместителем коменданта «СС-Франконии» барон фон Риттер прослужил всего несколько месяцев, но бывать в самом подземелье ему приходилось редко, поскольку большую часть времени вынужден был проводить то в Берлине, то в Ганновере или в Гамбурге, в конторах фирм, которые занимались поставками в «Лагерь дождевого червя» всевозможных строительных материалов и оборудования. Поэтому сведения о лагере и его коменданте у него были отрывочными, и во многих случаях в них не просматривалось никакой логики и никакой правдоподобности.

— Не знаю, свихнулся ли он, — деликатно прокашлялся в кулак адъютант, — не мне это решать. Но позволю себе заметить, что распятие всегда оставалось для него каким-то особым символом.

— Уж не возомнил ли, что в него вселился дух распятого Христа? — воинственно повел плечами фон Риттер и, заметив в ярко освещенной нише одно из «Распятий», созданных по приказу Овербека, приказал водителю остановить машину.