— Подай-ка, братец, анкерок.

Осушаю две большие кружки, приказываю солдатам тоже напиться и наполнить фляги, чтобы опустошить бочонок. Струги придется бросить.

Цепляем дно. Послав казака вперед и убедившись, что к берегу — мельче, даю команду зарядить фузеи и шагать следом. Взявшись по двое, солдаты несут неиспользованные мины. Порох на войне лишним не бывает.

Берег крут: не без труда нашли место, где можно втащить тяжести. Пока Ксенидис и Екимов строят людей, поднимаюсь на холм. Это начало косы, за ним — открытое море.

Проклятье!

Даже не понимаю, как сие могло сделаться.

Где должна ждать русская шнява, торчит та самая шебека!

От десперации даже в глазах потемнело, и только обязанность носить личину героя помогла устоять на ногах. Потом пришла злость, на нее-то я и оперся. Что бы там ни стряслось — недоразумение или предательство — хочу добраться до флотских ублюдков и воздать виновным!

Уговор был такой с вице-адмиралом, чтобы от пролива до самого Темрюка крейсировали быстроходные суда, способные нас забрать. Нашумев у Керчи, мимо Еникале вряд ли проскочишь. Бежать на юг бессмысленно. Кроме Таманского залива, податься некуда. Пересечь его, а там — сушей к Азовскому морю. Много ли той суши? У основания косы — сотня саженей, в других местах — шесть или семь верст.

Простой и нахальный план отхода рассчитывался, правда, в предположении, что атака начнется и окончится затемно. Поди разбери, что там за блуждающие огоньки в заливе! Войск на восточной стороне турки не держат, местные черкесы не успеют собраться многочисленной силой… Если бы дело шло гладко — уже смотрели бы с палубы на исчезающий в знойной дали берег.

Но сожаления о несбывшемся бесплодны. Твердым шагом вернувшись к своей пехоте, перестроил ее в колонну, пустил вперед разведку и скомандовал "ступай!". Есть небольшая фора перед неприятелем. Часа два или три. Надо использовать до конца. Русские суда могут оказаться за мысом Ахиллеон — а это рядом.

Неподалеку убогая сакля, рядом еще несколько. Там никого нет: при виде наших парусов обитатели сбежали. Казачьи лодки внушают им такой же страх, как татарская конница — русским крестьянам. Сейчас беглецы где-то за гранью видимости поднимают соплеменников на бой. Турецкие моряки тоже, должно быть, шагают, обливаясь потом под быстро свирепеющим солнцем: азарт погони заразителен. Им еще залив огибать. Отдохнули бы лучше в тени дерев да мозгами раскинули. Бежали-то гяуры от их пушек, оставшихся на судах; без пушек можно попасть в положение мелкой шавки, преследующей волка. Из двухсот, примерно, фузей в отряде добрая половина — новоманерных, недавно из Тулы. Да и стрелки не слабы. Правда, часть солдат вовсе без оружия: кого из воды подняли. Эти тащат грузы и раненых. Ночь без сна, на веслах — а хорошо идут! Опасность, она лучше кнута подхлестывает.

Земля впереди плавно подымается. Помню, как выглядит обратная сторона этого возвышения с моря: не обрыв, но близко к тому. Передовое охранение уже достигло гребня. То и дело переходя на бег, торопится мне навстречу малорослый солдатик.

— Ваше превосходительство, дозвольте сказать…

— Ну что там?

— Ишшо один нос вдался по правую руку, а за ним корабель видать. Чейный, не разобрали: далеко!

— По правую, говоришь? А прямо против нас никого?

— Ни лодочки, господин генерал!

— Бегом назад. Приказываю идти скорым шагом направо вдоль берега.

Основную колонну тоже заворачиваю. Прибрежье рассечено глубокими оврагами, лучше идти по гребню. Над накаленной солнцем землей струится воздух. Всего лишь десятый час, а жара как в печке. Страшно подумать, что будет в полдень. Ветер стих. Судно, скорее всего, русское — но капитан ничего не может: ни двинуться, ни даже нас увидеть. Разглядеть людей на выгоревших до рыжины холмах труднее, чем корабль на водах.

Вот и первые гости показались. Вернее, это мы гости, а они хозяева. Верстах в двух с южной стороны скачет одинокий конник, поодаль — еще два или три. Мимо нас, будто пришельцы совсем не стоят внимания. За отдаленною грядой холмов кто-то, наделенный властью, велел сосчитать русских и высмотреть, куда путь держат. Сей эскорт будет умножаться, сжимать круги, потом попробует приблизиться на выстрел… Всё, как в прежних маршах по степи — только теперь мои силы гораздо меньше. Примерно две потрепанных роты. В чистом поле не отбиться: даже иррегулярная кавалерия, дружно атакуя en masse, способна сломить столь малочисленный отряд. В удобном для обороны месте — другое дело. Сможем держаться, пока пушки не подвезут. Или до ночи — что раньше наступит.

Эта земля впитала немало крови. Морская пучина тоже в доле. Помню, еще ребенком читал у Страбона, как Неоптолем дважды разбил боспорских греков в одном и том же месте: летом в морском бою, а зимою — в конном. Представить, что соленые волны обращаются от мороза в твердь, способную выдержать кавалерию… Римляне взирали на здешние края, как мы — на Сибирь или Камчатку. Холодная дикая страна у северо-восточных границ. А "Третий Рим" южные границы усиливается до нее продвинуть…

Всадники заметно прибывают: их уже десятки в пределах, доступных взору. Оружие самое разнообразное. Кто с винтовкой, кто с луком. Судя по одёжке, больше всего черкесов, но есть и ногаи, а вон — совершенно точно казак! Эх, наших донцов бы увидать: не те здесь казаки, совсем не те… Было время, когда я относился к беглецам не скажу, чтобы с сочувствием — но с известной долей понимания. Царь неумеренно крут и жестко стелет. Должно быть в государстве такое место, откуда выдачи нет. Должен быть выбор между крепостной неволей — и хотя бы славною смертью в бою с ногаями или джунгарами. Если не Дон — пусть будет Терек или Иртыш… Однако после пензенского разорения, что было в семнадцатом году, для некрасовцев у меня милосердия не осталось. Сперва за казацкую волю стояли — а потом вместе с магометанами на русские земли за ясырем пришли! И ведь при этом во Христа веруют, черти!

Забавное представление разыгрывается под солнцем Тамани: русский отряд шагает, а джигиты гарцуют поодаль, лихость кавалерийскую показывают. Подольше бы так! Не нужно мне от них ничего, и воевать с ними не хочу. Только пройти мимо. Солдатам строжайше приказано без команды не стрелять. Нет! Нет у здешних народов политической мудрости. Вот самый нетерпеливый подскакал шагов на триста, поднял ружье, приложился… Выстрел! Что ж ты, сукин сын, делаешь — тебя же не трогают?! Ладно, не задел никого. Свирепо одергиваю тех, кто дернулся к оружию. Не останавливаясь, тащу из кармана носовой платок (еще довольно белый) и поднимаю над головой на острие шпаги. Формальное предложение разойтись мирно, равно понятное в Европе и Азии.

Бесполезно — как и следовало ожидать. Миролюбие на Востоке отождествляют со слабостью. Убедившись, что мы не отвечаем, еще полдюжины наездников обретают желание пострелять в гяуров. Кричит в середине строя раненый солдат. Что ж, война — так война.

По моей команде стрелки с новоманерными фузеями образуют редкую цепь между колонной и полем: маневр сотни раз повторяли на учениях. Пали! Грохот залпа разрывает густой жаркий воздух. Десяток приблизившихся на свой выстрел врагов летит наземь вместе с конями. Ругаюсь и выговариваю, чтобы стреляли не спеша, прицельнее: пусть ребята чуток остынут, — хотя в душе доволен. Хорошо отпугнули неприятеля, этак еще на пару верст спокойного марша.