Две бессонных ночи подряд выдержать трудно. Будь у меня план, обещавший спасение — пожалуй, хватило бы сил не проваливаться поминутно в забытье. Смирившись с грядущей участью, я клевал носом под канонаду: пока обстреливают, в атаку не пойдут. Смысл обстрела вслепую — не истребить, а измучить. Вдруг что-то словно толкнуло.

— Часовой!

— Слушаю, Ваше Превосходительство!

— Последний пушечный выстрел откуда был?

— Не ведаю, Ва…

— Молчи.

Еще раз — далекий звук с моря! Сон слетел моментально. Взгляд в небо: время заполночь, примерно два часа до рассвета. Ветер норд-вест, слабый. Что ж, моряки должны слышать здешнюю пальбу так же, как мы — их. Подойти смогут, если ветер удержится. Прочее в руце Божией.

На самом исходе ночи враги попытались подкрасться. Их выдала тишина. Как только пушки умолкли, я обошел посты, велел удвоить внимание и при малейшем шорохе — бросать зажженные лихткугели. Подстрелить успели немногих, ибо немудреные осветительные снаряды были приняты за смертельное оружие: турки улепетывали от них без памяти. Еще один косвенный результат применения мин.

Рассвет, коего не чаяли дождаться, утешил видом русской эскадры. Флагманский "Старый Орел", корабли помельче и целая флотилия шлюпок, спешащих к берегу. Солдаты радовались спасению, еще не представляя, что такое амбаркация под огнем десятикратно превосходящего противника.

— Лейтенант, спусти к воде раненых и безоружных. Хоть кувырком, только быстро. Не знаю, сколько сможем держаться. Найди, как приладить сигнальные флаги, установи коммуникацию с адмиралом. Действуй.

Екимову приказал с половиной оставшихся людей занять позицию на краю склона. Прочие обороняли вал, но когда неприятель приблизился — я их отвел и приказал спускаться. Заветный бочонок с порохом катнули с вала навстречу наступающим, зажегши фитиль: пока взрыв прогремел, лишнюю минуту выиграли.

— Адмирал отвечает? Дай сигнал "пушки зарядить".

— Слушаюсь.

Флагман подтвердил. Выпустив заряды по перебирающимся через вал неприятелям, отправились вниз последние стрелки.

— Сигнал "пали"! И за мною!

То на заднице, то на четвереньках, не заботясь о благородстве манер и целости штанов, скатились с обрыва — в тот самый момент, когда по нашему прежнему пристанищу ударили двадцатичетырехфунтовые ядра. На минуту корабельные пушки внесли замешательство; но азарт атаки победил страх. Увидев, что гяуры ускользают из ловушки, турки сплошною толпой вывалились на край обрыва, и каждый счел себя обязанным в нас пальнуть. Столь плотного огня не помню даже в больших баталиях. Убитые падали десятками. С трудом удалось выстроить в линию тех, у кого еще остались заряды, и попытаться отогнать врага. Куда там! Что разъяренного медведя колоть перочинным ножичком! Пока остальные грузились, линия растаяла наполовину. Ксенидис получил пулю в грудь и кашлял, захлебываясь кровью. Екимова, раненного в ногу, солдаты силой уволокли в лодку. Второй залп "Старого Орла" — и тот не поправил положение. После недолгой паузы стрельба возобновилась с новой силой. В стороне осмелевшие враги спускались к морю, заходя с фланга. Матросы на последних шлюпках (им тоже доставалось) затабанили, не достигнув берега, и что-то кричали.

— Прекратить огонь. Уходим!

Оглядываясь, оскальзываясь, оступаясь, хромая и волоча раненых, поредевшая кучка солдат заторопилась к спасению. Вот еще один вскрикнул, зажимая свежую рану; другой рухнул замертво в неглубокую воду… Черт, как же его звали… Далеко мне до Александра Македонского: тот пятнадцать тысяч своих ветеранов помнил в лицо и по имени, а я унтеров-то не всех… Густо летят пули, взметывая фонтанчики. За мной — последний выстрел. Пистолеты заряжены, не пропадать же добру. Зайдя по пояс, разрядил оба в бегущих к берегу турок, выбросил и поплыл. Моряки, видя, как мы гибнем, набрались храбрости. Подошли вплотную, выхватили уцелевших — и ходу! За пределом ружейной досягаемости встал в полный рост, оглядел волны за кормой. Ни одной головы не видно, на берегу — только мертвые и умирающие. Feci, quod potui…

Обернулся к рулевому:

— Держи на флагман.

— Благодарение Пресвятой Деве, живой! Говорил же тебе: разве можно так рисковать?!

Змаевич, обыкновенно сдержанный, кинулся с объятиями. Я предостерегающе выставил ладонь:

— Погоди, Матвей Христофорович. Изволь объясниться.

В глазах обида. Но чуть-чуть наигранная. Всё понимает, спаситель хренов. Еще позавчера я не мог бы себе позволить так говорить с ним. На равных, самое большее.

— В чем, Александр Иванович?

Прости, дорогой — сам напросился на оплеуху. Моральную, конечно. Последние тридцать шесть часов переменили многое, и чем скорей вице-адмирал осознает новую расстановку сил, тем лучше.

— Ваше Превосходительство. У меня просто нет слов, чтобы выразить величайшую признательность за спасение остатков моего отряда — но я был бы еще более благодарен, если бы сия радостная встреча произошла на сутки раньше и на пятнадцать верст западнее.

Надо сразу расставить точки над i. Формально он не обязан мне отчетом — но по иному, высшему порядку отказаться не может. Суровое лицо багровеет от раздражения.

— Смею вас уверить, господин генерал-майор: мои люди сделали всё, что в человеческих силах.

— Считая и капитана, коему поручено было крейсировать у северного входа в пролив? Уступку позиции без боя слабейшему неприятелю вы считаете честной службой?! Понеся напрасные потери, едва избегнув собственной гибели — я вправе требовать разбора дела. Считаю своим долгом уведомить, что буду искать справедливости у государя, если не найду оной у вас.

Об адмирала можно фитиль зажигать. Он не любит сдавать подчиненных, предпочитая наказывать собственной властью. Но деться ему некуда.

— Александр Иванович, давай по-хорошему. Чего ты хочешь?

— Того, что по регламентам положено: военного суда над виновным. А для начала вызови того капитана, я ему в глаза посмотрю.

— Вызвать недолго, только…

— Не трону. Обещаю, что пальцем к нему не прикоснусь. Тем более шпагу пачкать не стану.

Умывальный таз с горячей водой, зеркало, бритва, свежее белье, одежда без дыр, сухие башмаки, завитой парик, сытный завтрак и крепкий кофей… Что еще нужно, чтоб выглядеть вельможей, а не бродягой? Разве выспаться — но сия роскошь все еще недоступна. Пока доставленный на флагман Гришка-денщик приводил меня в цивилизованный вид, в отдалении гремели пушки: там посланные Змаевичем корабли превращали в щепу турецкие галеры. Юный мичман прервал досуги сибарита:

— Ваше Превосходительство, господин адмирал приглашать изволят…

— Иду.

Отступившая было после завтрака хладная злоба вновь накатила при виде согбенной фигуры, с видимым страхом ожидающей своей судьбы.