— Главный? — тяжело вздохнув, Светлана отказалась от затеи вытащить из Дмитрия его военную тайну. Он был таким человеком, у которого против его воли выпытать что-либо было полной безнадегой.

Стараясь вслушиваться в слова Светланы, Дмитрий шел рядом, но, наступая на только что выпавшие мелкие снежинки, все равно думал о своем. Неприятность, о которой он не захотел говорить, действительно произошла, но помочь ему Света была не в силах. Наверное, в сложившейся ситуации помощников у него вообще быть не могло, потому что отношения с Артемом зашли в тупик, и выхода из этого тупика не было.

Зачем столько лет спустя Обручеву потребовалось мстить, а по-другому назвать его действия невозможно, для Дмитрия оставалось полнейшей загадкой. Зинаида, сто лет назад ставшая камнем преткновения между друзьями, давно вышла замуж, и ее след затерялся. Если хорошо подумать, то, по большому счету, сама Князева не была нужна ни тому, ни другому, а детская ссора не могла иметь таких последствий. Значит, дело было не в Зинаиде и не в нем, а в Обручеве.

Сегодня между ними произошел еще один разговор, вспомнив о котором, Дмитрию стало тошно. В ультимативной форме Артем заявил, что через неделю, самое большее, через десять дней, он должен предоставить доказательство того, что Светлана находится в его полной власти. Если этого не произойдет, то Обручев позвонит Свете домой и расскажет о злосчастном пари, заключенном Дмитрием так необдуманно. В том, что Обручев поступит именно так, Дмитрий не сомневался, выглядеть подлецом в глазах любимой женщины не хотелось, значит, выбор был небольшим, а точнее, выбора не было.

Набрав в грудь воздуха, Меркулов неожиданно остановился и повернулся к Светлане лицом. Оборвав речь на полуслове, она непонимающе замолчала.

— Свет, мне нужно кое-что тебе рассказать, — нерешительно начал он, и Светлана увидела, что в лице Дмитрия не осталось ни кровинки.

* * *

Поскольку второй день Володя не появлялся в школе, Федору не оставалось ничего другого, как отправиться к нему домой. Потрепав рыжий чуб, он скинул книги в рюкзак и глубокомысленно изрек:

— Если Магомет не идет к горе, фиг с ним, придется горе тащиться к Магомету. Чтоб ты, Нестеров, был неладен со своими игрульками! Заварил кашу, а мне — отскребай шкварки от сковороды!

Эх, Вовчик, Вовчик, тетеря ты эдакий, одни заботы с тобой!

Для праведного негодования Федора были свои причины, причем очень существенные. Во-первых, он не понимал тех людей, которые, вместо того чтобы решать возникшую проблему, подобно страусу, зарывают голову в песок. Святая уверенность, что если им ничего не видно, значит, они в полной безопасности, с точки зрения Федора, граничила с детской наивностью трехлетнего дитяти. А во-вторых, на сегодняшний день у него было назначено несколько встреч, которые теперь, по милости Нестерова, скорее всего, придется отменить.

Недовольно сопя, словно старый дед, Шумилин переодел легкую сменную обувь на уличные «трактора» и сунул руки в рукава куртки. И отчего это на учителей его милые ботиночки сорок шестого размера действуют как на быка красная тряпка? Почти новые, почти чищеные и зашнурованные ровно до середины, своим видом они шокировали преподавателей до такой степени, что, во избежание несчастного случая на производстве, пришлось менять их на эти несуразные тапочки на мягкой подошве. Опять же, упираясь каждым выступом, ботинки ни в какую не желали лезть в мешок, приводя Федора в состояние беспрерывного сопения и чертыханья, но учительскому коллективу было ровным счетом начхать на моральный настрой одного из учащихся, и, поскольку спорить с учителями — все равно что плевать против ветра, Шумилину пришлось сдаться.

Полыхая праведным гневом, Федор засунул тапочки в мокрый от растаявшего снега, грязный полиэтиленовый мешок и, «забыв» сумку на вешалке (не носить же ее с собой ежедневно!), вышел из школы.

Яркий уличный свет резанул по глазам, и Федор сощурился. Пикируя в свободном полете, над ближайшими домами кружились стаи воронья. Надрываясь от натуги, они картаво каркали, перекатывая по горлу угловатые зацепистые горошины хрипа. Разрисовывая белый лист земли причудливым графическим наброском, на искрящийся снег неровными темными силуэтами ложились тени домов и деревьев. Почти по-весеннему плакали сосульки и шевелились паутинки тонких березовых ветвей, но тепла в воздухе не чувствовалось, и промозглые струи порывистого ветра говорили о том, что весна пожалует в город еще не скоро.

Дорога к дому Нестерова не заняла много времени, и уже через десять минут Шумилин стоял у дверей друга, нажимая на кнопку звонка и прислушиваясь к звукам. Тишина, царившая в доме, нисколько не убедила Федора в том, что Володи нет на месте, и, произнеся свое коронное «ни фига подобного!», он вцепился в звонок мертвой хваткой, не собираясь отпускать его, несмотря на агонизирующие предсмертные хрипы последнего. Когда, перегревшись, многострадальный звонарь начал выдавать мелодию с глубокими перерывами, дверь открылась и в проеме показалась взлохмаченная фигура невыспавшегося Володи.

— Ты чего трезвонишь, как на пожаре? — белесоватый чуб мальчика топорщился в разные стороны, создавая на голове подобие куриного гнезда, а темные провалины глаз смотрели на Шумилина недружелюбно.

— Здорово живешь, — кивнул Федор, отодвигая в сторону Нестерова и переступая через порог квартиры. — А ты неплохо выглядишь, поди умаялся совсем, решая извечный философский вопрос: быть или не быть, — проговорил он, одним движением скидывая с ног не до конца зашнурованные «трактора» и вглядываясь в плачевный вид друга. — Как мыслишь, зачем я к тебе заявился? — не оглядываясь на Володю, он неторопливо прошествовал на кухню и, не стесняясь, по-хозяйски включил электрический чайник.

— Наверное, решил, что я заболел, и пришел проведать, — предположил Володя. Он сел на табуретку у окна, закинул ногу на ногу и выжидающе посмотрел на Федора.

— Поскольку к категории гостей в этом доме я давно не отношусь, думаю, ты не осерчаешь, — Шумилин открыл шкаф, висевший над мойкой, и вытащил из сушки две чашки. — Тебе сладкий?

— Нет, я лучше с пряником, — сказал Володя, спокойно наблюдая за действиями друга и не выражая по поводу его самостоятельных поползновений ни малейшего неудовольствия.

— Тебе бы сейчас не пряника, а кое-чего другого отвалить, — вздохнул Шумилин. — В воспитательных целях это было бы очень даже кстати.

Повернув голову к Федору, Володя застыл с чашкой в руках, недоумевающе нахмурив брови и глядя на друга с видом полнейшей невинности.

— Чего ты на меня уставился, как теща на зятя во время смотрин? Можешь не ломать комедию, я все знаю, — твердо произнес Шумилин, кладя в чашку сахар. — Одна, две, три, — поглядывая боковым зрением за реакцией Володи, вслух считал он.

— Что ты можешь знать? — неожиданно резко произнес Володя, бросая чайную ложку на термосалфетку, лежащую на столе. Глухо ударившись, звук замер; рука Шумилина застыла над сахарницей, так и не донеся ложки до чашки. — Что ты можешь обо мне знать, я тебя спрашиваю! — еще резче повторил Володя. — Зачем ты ко мне приперся? Кто тебя звал? — голос его оборвался. С трудом сглотнув появившийся в горле комок, он покраснел и выжидающе уставился на Шумилина.