– Что случилось, Маркем? – тихо спросил граф и едва сам себе поверил, что действительно произнес эти слова.

Маркем отступил на шаг:

– Ничего.

– Чепуха. Я же вижу, что-то произошло. Это связано с тетей?

Юноша заколебался:

– Да, она не совсем здорова.

– Это опасно?

– Не знаю. Пока еще слишком рано судить. Но я должен вернуться. Мне необходимо вернуться. Я…

– Она может позволить себе пригласить врача? – Это прозвучало немного резче, чем хотел Сомертон.

У Маркема округлились глаза:

– Да, может. У нее есть средства. Я просто беспокоюсь. Она – моя единственная родственница. И еще я промок.

– Я отправлю записку своему личному врачу, чтобы он немедленно поехал к ней. А вы пока сходите за леди Сомертон. – Он продолжал возвышаться над Маркемом, хмуро глядя на него сверху вниз. Ах, если бы только можно было как-то привлечь этого мальчика на свою сторону, заставить его понять то, что граф не мог облечь в слова.

– Нет, я не могу. Не могу участвовать в… том, что происходит между вами. Найдите другого слугу, который станет выполнять грязную работу. – Он отвернулся, поставил Куинси на пол и расстегнул сюртук.

– Это должны быть вы.

– Ерунда, почему я? – Маркем направился к камину, который Сомертон сам разжег не более получаса назад, и протянул руки к огню.

Сомертон сложил руки на груди и процедил сквозь зубы:

– Потому что вы – моя правая рука. Вы – мой.

– Я не принадлежу вам, лорд Сомертон. Я сам по себе. И, по-моему, я дал это понять с самого начала.

Усилием воли граф подавил ярость и заставил себя успокоиться. Маркем стоял, протянув руки к огню и наклонив голову. Как же дьявольски привлекателен этот проклятый мальчишка!

– Мистер Маркем, – сказал он, – я понимаю ваши колебания, и мне импонирует ваша прямота. Поверьте, я не собираюсь как-то повредить ее милости.

Юноша зло рассмеялся:

– Конечно, я вам верю. Речь идет всего лишь о легкой болтовне в вашем кабинете. Этим вы занимаетесь каждый день.

– Она предала меня!

– Вероятно, вы были не самым лучшим мужем.

Сомертон напрягся:

– Согласен. Мы оба не приспособлены к совместному проживанию. Поэтому я хочу предложить ей… – Скажи это, произнеси вслух! – Развод. Я уже подготовил соответствующие бумаги.

Маркем резко обернулся:

– Развод?

– Именно развод, – зло проговорил Сомертон. Злостью он старался унять страх, сжимавший сердце, подавить тошнотворное чувство окончательности. Пути назад нет. Развод. Господи, какое мерзкое слово! Символ поражения, преступного греха. – Так что, вы видите, – продолжил он уже спокойнее, – что станете для ее милости благим вестником. Вы позовете ее навстречу свободе.

Маркем почувствовал иронию в голосе Сомертона и слегка нахмурился, недоумевая, что бы это значило.

– Вы на самом деле этого хотите? – спросил он. – Развестись с ней? А как же ваш сын?

– Мы, разумеется, все устроим. А вообще он даже не заметит моего отсутствия. Он с самого рождения был только ее ребенком.

Огонь в камине разгорелся как-то очень уж быстро, и в комнате стало жарко. Слишком жарко. Не надо было класть столько угля. Сомертон понял, что ведет себя как мать, волнующаяся из-за замерзшего ребенка.

Маркем сделал маленький шажок вперед:

– Мне жаль, что…

– Что вы хотите сказать, Маркем?

– Мне очень жаль, что вы так страдаете.

Сомертон собрался. Все зашло слишком далеко, как если бы ему пустили кровь и он слишком ослаб, чтобы все прекратить.

– Я не страдаю, мистер Маркем. Напротив, я полон решимости, и очень скоро наши дела будут улажены к всеобщему удовлетворению. А теперь идите наверх к ее милости.

Маркем стоял, освещенный пламенем камина. Его карие глаза были огромными и, казалось, занимали пол-лица. Кожа стала прозрачной. Ну и что? Ничего особенного. Всего лишь игра света и тени.

– Мистер Маркем, – проговорил Сомертон, чтобы только нарушить молчание.

Узкие плечи юноши распрямились.

– Хорошо. Я пойду к ней. Но это будет акт дружбы, а не служебная обязанность.

– Что вы сказали? – Внезапно пол ушел из-под ног Сомертона. Он покачнулся.

– Я уже уведомил вас, что покидаю службу и ваш дом. Сегодня или в крайнем случае завтра утром. – Куинси горестно взвыл, и юноша наклонился, чтобы погладить собачку.

– Вы не можете говорить серьезно.

– Никогда не был серьезнее.

Сомертон дал себе минуту, чтобы собраться с мыслями и не испугать Маркема или самого себя слишком сильной реакцией, главной составляющей которой была паника.

– Если состояние здоровья вашей тетушки настолько серьезно, Маркем, – сказал он, – вы можете перевезти ее сюда. Пусть живет в этом доме, сколько необходимо.

– Боюсь, это не поможет, сэр. А теперь, если вы позволите мне пройти, я отправлюсь к ее милости. – Юноша слегка поклонился и властным движением руки предложил Сомертону, преграждавшему ему путь к двери, отойти в сторону.

Уходит. Маркем уходит.

Вообще-то этого следовало ожидать. Он, Сомертон, – холодное и безжалостное животное, злобный и безнравственный тип. Понятно, что такая чистая и прямая душа, как Маркем, не желает долго находиться рядом, чтобы не испачкаться.

И нет никаких причин для столь бурной реакции. А кровь – да, сейчас она шумит в ушах, но вскоре успокоится. В конце концов, мальчишка – всего лишь секретарь, и всегда можно найти другого, достаточно щелкнуть пальцами. Кого-нибудь такого же холодного и циничного, как он сам. Кого-нибудь, кому он и не подумает довериться.

Так что все к лучшему.

И Сомертон отошел в сторону.

– Я буду ждать в кабинете, мистер Маркем.

Луиза медленно поднималась по лестнице. С каждым шагом чувство вины усиливалось. Она сделала это, нашла шкатулку с драгоценностями и принесла ее графу. Именно она нанесла последний решающий удар браку лорда и леди Сомертон. И сделав это, уходит, предоставив графу и графине справляться с последствиями.

Она на секунду остановилась и крепко зажмурилась, вспомнив, какой сильный гнев охватил ее при виде портрета постороннего мужчины в шкатулке графини. Портрета ее кузена Роналда, блестящего внука герцога Олимпии, смеющегося и красивого, как всегда. Как могла леди Сомертон совершить такое? Похоже, у ее супруга не было ни единого шанса. Она всеми силами цеплялась за старую любовь и не хотела ничего менять.