Еще командированный подумал: везет мне в эту весну на атлетов. То Жоржик Могучий, то Вячис, а теперь и Мальчик-с-пальчик. Вон он как четверых распластал. Нет уж, пусть приедет столичная команда и заберет подлецов. Надо найти их «малину» и телеграфировать в столицу. Банда «Кишки наружу» – одна из самых опасных, ее ловят третий год. Атамана схватили, а остальных никак не получается.

– Правильно, – вслух сказал статский советник. – Я дам экспресс Белецкому, он распорядится. Но укрытие банды следует отыскать.

И повернулся к Ткачеву:

– Николай Евдокимович, вы еще здесь? Бегом к тюремному инспектору!

До визита в Дворянский банк Лыков успел выяснить, что атаман Востроножиков и правда отбывает вечную каторгу в Смоленской временной каторжной тюрьме. Стало понятно, почему «Кишки наружу» выбрали именно этот город для лагеря. Не только потому, что тут скрещиваются железные дороги, по которым удобно скрываться с места преступлений. Но и потому, что у них здесь атаман! И, по всей видимости, ребята хотят его освободить.

Алексей Николаевич, получив сведения, сразу поехал на Краснинскую дорогу. Там располагалось Смоленское арестантское исправительное отделение с временной каторжной тюрьмой. Каторжников здесь сидело почти семьсот человек, а так называемых ротных арестантов – всего двести. Поэтому главной заботой начальства были, конечно, кандальники. Угрюмый четырехэтажный корпус возвышался над окрестностями. Окна были наполовину заложены кирпичом, по периметру тюрьму окружала высокая стена.

Лыкова встретил смотритель, титулярный советник Орлов. Он был уже предупрежден по телефону от полицмейстера и сказал:

– К вашим услугам, господин статский советник. Что от меня требуется?

– У вас отбывает срок Востроножиков.

– Да. Бессрочный, сидит в шестой камере.

– Это «иванская»?

– Можно и так сказать, – ответил смотритель.

– Кто у него соседи?

Орлов наморщил лоб:

– Их там двадцать с лишком, всех сразу не упомнишь. Три бакинских татарина сидят, абреки. Один даже знатного рода, не помню, как это у них называется. Хан баба Шахмелиев звать. Эмир, что ли?

– Скорее бек.

– Пускай будет бек. Еще есть теплые ребята: Расписной, это ему за татуировки такая кличка, или Серега Шкилет. Кадр у нас что надо: двадцать восемь человек сидят за убийство и двести семьдесят пять за разбой.

– А кто правит в шестой камере?

– Востроножиков и правит. Татары сначала противились. Гордые очень… Трое против одного, опять же. Но вмешался царь тюрьмы и назначил атамана набольшим.

Лыков заинтересовался, что это за царь, и смотритель объяснил. Смоленской временной каторжной тюрьмой командовал матерый «иван» по фамилии Лишневский. Недавно он в очередной раз подтвердил свое право казнить или миловать, зарезав доносчика прямо в камере, на глазах у всех. Приговоренному к бессрочной каторге, ему уже нечего было терять – больше вечности не дадут.

Походив вокруг да около, сыщик спросил:

– Внутрикамерное осведомление у вас там есть?

Титулярный долго молчал, потом нехотя признался:

– Ну, есть…

– Кто?

– Шурка Крендель, разбойное нападение, семь с половиной лет.

– Мне надо с ним поговорить.

– Это если он согласится. Сами понимать должны.

Алексей Николаевич надавил:

– Нужно, чтобы согласился. Востроножикову готовят с воли побег.

– Да вы что? – переменился в лице Орлов. – А сведения точные? Кто готовит?

– Сообщники, – пояснил сыщик. – Ведь вся его банда на свободе. Давеча они зарезали в Варшаве кассира, взяли двадцать четыре тысячи с мелочью. Деньги у ребят имеются.

– Сколько? Большая сумма. Тут любой не устоит.

– Вот и я об этом, Михаил Николаевич. Давайте объединим усилия. Если атаман сбежит, вас по головке не погладят.

– Это к гадалке не ходи, – вздохнул смотритель. – Ну что за жизнь? Стараешься, стараешься, а какой-нибудь стервец обязательно подгадит, пес его заешь!

– Ну, мы договорились? Зовите своего Кренделя. Я служу в полиции тридцать пятый год, все понимаю… Не наврежу.

Через четверть часа в допросную к Лыкову привели вихлястого мужчину с разбитным лицом.

– Здравия желаю, не знаю, как к вам обращаться, – поклонился он с порога.

– Зови «ваше высокородие».

– Так точно. Едва не генерал!

– Не знаю, выслужу ли, – доверительно ответил сыщик. – Вот разве ты мне поможешь?

– Смотря в чем, – осторожно возразил доносчик. – Тут и голову могут отрезать.

– Меня интересует сосед твой, Востроножиков. Правда, что ему с воли побег готовят?

Крендель склонил голову и долго молча смотрел на Лыкова. Потом вынул из кармана лычный[39] портсигар арестантской работы и протянул сыщику:

– Ваше высокородие, купите. Недорого прошу. Сам мастерил. Гля, какая хорошая работа!

Статский советник повертел вещицу в руках. Говоря по правде, сделана она была топорно.

– Сколько хочешь за нее?

– Пятерину бы… – ответил арестант. – Ну, ежели по вкусу.

– Нет, пятерину за такую штуку мало. Плачу вдвое больше – червонец. Точно ты сам делал? Как с выставки…

– Благодарствуйте, – польщенно расплылся в улыбке Шурка. Но, когда питерец протянул ему красненькую, отстранил ее: – А можно получить с вашей милости рублями? Не то увидят, разговоры пойдут. Целковыми же я расплачусь в лавке, как бы из сдельщины, никто и не приметит. Выписку[40], значит. Эх и кусну сейчас на голодные зубы!

– А ты, Шурка, хитрец, – одобрил Лыков, выкладывая на стол рубли. – Ну, теперь давай.

Они уселись и внимательно посмотрели друг другу в глаза. Потом сыщик заговорил с арестантом как с равным:

– Я знаю, что банда его здесь, в городе. Тут у них укрытие. Выскочат, облебастрят – и обратно в логово. В марте они зарезали кассира в Варшаве, взяли больше двадцати больших[41]. Уверен, средства пойдут на подкуп стражи. Смотритель у вас честный?

– Так точно, – ответил Крендель. – Ни одного побега до сих пор не было из самой, значит, тюрьмы. Только с внешних работ. Каталажка крепкая.

– Как Востроножиков поддерживает связь со своими?

– Баба к нему ходит по пятницам. Вроде как супружница, хотя, конечно, невенчанная. Передачи носит. Богатая – в тую пятницу пирог с визигой притащила.