После всех этих китайских разносолов его мучила жажда.

Наконец первый круг боев закончился, мужичок с брандспойтом слез с верха клетки и принялся привычно вытирать кровь с полу. Он был уже изрядно навеселе.

— Ну-ка, девки, со сноровкой покрутите попой ловко! — Приплясывая, Яша Лохматович взял в руки микрофон, оркестр заиграл «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан», и на сцену выпорхнули конкурсантки, выряженные словно для съемок софт-порно. У рампы их поджидали атлеты в виниловых плавках-стрингерах, они то и дело раздували мышцы, принимая красноречивые позы, и казалось, что немыслимые минимумы, прикрывающие их срам, вот-вот лопнут. Каждую красавицу атлеты поднимали на высоту плеч, носили туда-сюда по сцене, крутили так и эдак, давая зрителям возможность оценить изюминку второго тура — отсутствие нижнего белья. Публика, вникая в извивы анатомии, разгоряченно гудела, доктор Дятлов подписывал третью стопку книг — «Черную дыру» продавали вразнос, а Яша Лохматович выдавал комментарии типа:

— Чувство глубокой нежности вызывают эти промежности!

— Эта, братцы, докторица двигать задом мастерица!

— А из нашего окна щель мохнатая видна!

— А из вашего окошка — только бритая немножко!

Наконец, под волнующие звуки фанданго, красавицы убрались за кулисы, занавес задернулся. Жюри посовещалось, и поднявшийся с важным видом представитель мэрии объявил с интонациями начальника отдела кадров:

— В финал прошли: горничная в белых чулках, горничная в красных чулках, медсестра, девушка-комиссар, девушка-милиционер, девушка-гусар, девушка-матрос, девушка с веслом.

— Достали ваши бляди! Драного хочу! — заверещала из зала одна из почитательниц таланта Тормоза, Лохматович взялся за микрофон, и побоище пошло по второму кругу.

На этот раз Серегу стравили с Квазимодо, высоким, жилистым татарином, действительно страшным, с раздробленным, бесформенным носом. Он зря не рисковал и, держась от Прохорова подальше, то и дело доставал его длинными, качественно растянутыми ногами, — пинки были сильны, чувствовалась хорошая школа. Со стороны, наверное, все это казалось красивым, публика неистовствовала, Лохматович надрывался:

— Какой удар, чуть-чуть бы ниже, и все, яйца всмятку! Вот это да, если бы не локоть, печень треснула бы по шву! Ну, знаете ли, абзац, улет, полный аллее… А это еще что такое?

А это Прохоров, выждав момент, качественно провел активный блок. Кулак его впечатался в атакующую ногу — пришлось хорошо, конкретно в голень. Явственно хрустнула кость, от боли Квазимодо потерялся и, опустив руки, не успел вовремя отскочить. И тут началось… Прохоров сорвал дистанцию, с ходу въехал противнику в солнечное и в печень — тощий, плохо держит, — вошел в клинч, приложился головой в лицо, тут же — коленом в пах и со страшной, яростной силой принялся работать локтями.

— Э, такую мать! — Мужичок с брандспойтом не успел даже взяться за вентиль, как все уже было кончено — Квазимодо без чувств рухнул на пол, страшное лицо его было разбито и изломано.

Почтеннейшая публика ревела, как океанский прибой, секьюрити успокаивала поклонниц Прохорова, Яша Лохматович объявлял следующую пару — шум в зале стоял неописуемый.

— О, времена, о, нравы! — Вздохнув, майор Брюнетка отвела глаза от сцены и с отвращением занялась коктейлем «Шанхай», приготовленным из курятины, шампиньонов, ананасов, белого вина, майонеза, горчицы и йогурта. — И кому только нравится эта гадость…

— Брутальность и эгоцентризм суть издержки урбанизма. — Понюхав, Подполковник осторожно попробовал китайское, жареное на шпике, картофельное пирожное, одобрительно хмыкнул: — А вот это ничего, похоже на белорусские драники. — К пирожному он присмотрел вареное, настоянное на анисе и соевом соусе яичко, запил чайком. — Звереет народ.

— Да уж. — Майор Блондинка, увидев, как Лаврентий Палыч, широкоплечий, в дверь, кавказец, ударил капитана Злобина в живот, подцепил снизу кулаком в челюсть и, повалив, принялся пинать ногами в «говнодавах», вздрогнула: — Что делает, гад! Что делает!

— Скуратов, подымайся! Вставай, Палач! — Толпа взволновалась, охваченные национальным чувством, зрители повскакивали со своих мест.

— Задай черножопому, устрой ему Карабах!

— Первый, это пятый. — В ухе Подполковника раздался хриплый от ярости голос Небабы, чувствовалось, что он с трудом удерживается от самостоятельных действий. — Разрешите вмешаться! Полуотделением!

Лицо Подполковника покрылось фиолетовыми пятнами, Брюнетка, напротив, побледнела, Блондинка подавилась яйцом — обратить на себя внимание значило поставить операцию на грань срыва. Ну непруха, такой форс-мажор…. В это время ситуация разрешилась сама собой — мужичок с брандспойтом наконец-таки сподобился отвернуть вентиль. Сильная струя ударила Лаврентия Палыча в живот, словно щенка швырнула на пол, а в клетку, хрипя, уже ворвался разъяренный Небаба. При его появлении мокрый сын гор сразу вжался в угол, а почтеннейшая публика выжидающе затихла — все, похоже, джигиту писец. Однако, не обращая на него внимания, старший прапорщик рванулся к раненому, приподнял, поставил на ноги и бережно повлек с поля боя. Его маленькие, глубоко посаженные глазки светились яростью и чувством долга. Смотреть на него было страшно.

— Мы продолжаем наш вечер. — Лохматович небрежно стряхнул с рукава капельку воды, поправил «кис-кис», пригладил остатки шевелюры. — В заключение второго тура бьются непобедимый Черный Буйвол и любимый муж Лейлы, Фатимы, Гюльчатай, Зухры и Зульфии неутомимый Товарищ Сухов!

— Первый пятому. — Подполковник вытащил пачку «Ротманса», щелкнул зажигалкой, закурил со своей обычной невозмутимостью. — Ну как он там? Помощь нужна?

— Да нет, ерунда, — голос Небабы помягчел, — ребра целы. Ушибы, конечно, да к стоматологу зайти придется. А так, рвоты не было, значит, мозги в порядке, через пару дней товарищ капитан будет как огурчик.

— Слышали? — Подполковник облегченно посмотрел на дам, сунул окурок в пепельницу, морщины на его лбу разгладились. — Будет как огурчик. Небаба гарантирует.

К слову сказать, не только старший прапорщик, Подполковник и обе Майорши переживали за капитана. Прохорова, к примеру, также живо интересовало состояние его здоровья. Помнится, он страшно удивился, узнав, что Кролик Роджер тоже подвизается в роли соискателя, — вот, блин, тесен же мир, однако никаких иных чувств, кроме самых теплых, к Злобину не испытывал, ибо за конкурента не держал. Во-первых, весовая категория не та, а во-вторых, столько пота вместе пролили на ринге. Насрать, призов и прочего дерьма на всех хватит…

На сцене тем временем Черный Буйвол как-то уж подозрительно легко разделался с красноармейцем Суховым — того вынесли чуть теплого, и на этом второй круг боев закончился.

— Восток —дело тонкое. —Присвистнув, неугомонный Лохматович выкинул коленце, шутканул и объявил финал конкурса красоты. — А теперь у нас на бис девки делают стриптиз!

Пьяная толпа, ошелевшая от вседозволенности и крови, взорвалась бешеными криками, оркестр заиграл что-то трепетное, будоражащее нервы, и на сцену выпорхнула белокурая девица в длинном платье с корсажем. Тряся подолом, покачивая бедрами и бюстом, она принялась исполнять эротический танец. Двигалась девица словно начинающая стриптизерша из захолустного ночного бара. С трудом стащила платье, не очень-то изящно рассталась с чулками, со второй попытки расстегнула лифчик, едва не упав, вылезла из трусов и, забыв про пояс с резинками, зигзагом убралась за кулисы. Оркестр сменил мелодию, и на сцену выскочила следующая соискательница. Двигаясь с изяществом механической куклы, путаясь в белье и жалко улыбаясь, она принялась демонстрировать свой вариант стриптиза. Публика изнемогала, Яша Лохматович давился комментариями, эскулап Дятлов благосклонно кивал. Пожалуй, лишь двое в зале сохраняли спокойствие духа — спящий мент за судейским столом да Семен Натанович Бриль, краем глаза поглядывавший на сцену. Не сказать, чтобы действо не трогало его за живое, нет, очень даже, однако старый бармен был прагматиком — чего зря пялиться, один хрен, не пощупаешь. Как и во всем, в любви Семен Натанович был человеком действия. Да и в женщинах знал толк. Сколько их прошло через его волосатые, короткопалые руки — посудомойки, продавщицы, завсекциями. Даже директриса одна была, все лепетала: «Ах, мой казак!» и изо всех предпочитала коленно-локтевую позу, кобылища. «Да, когда-то были и мы рысаками, — Семен Натанович вздохнул и краем глаза глянул на сцену, — впрочем, почему это были? Вот эту бы рыжую и сейчас разложил бы на стойке с превеликим удовольствием. До чего хороша баба, и выплясывает складно, шустрая, у такой небось не сорвется. Эх, лучше не смотреть, извод один».