Откуда взялся у Пальчинского и его товарищей образ гуманистического инженера — широко образованного специалиста, владеющего экономическими и социальными вопросами столь же свободно, как вычислительными таблицами или логарифмической линейкой? Они почерпнули его не у своих западных коллег-инженеров и не из марксизма, но из собственного жизненного опыта. Многие из них были противниками царского режима, а некоторые, как и Пальчинский, были связаны с крайне левыми политическими кругами. Они критиковали царское правительство за его невнимание к нуждам рабочих, за его нежелание строить плюралистическое общество, за его боязнь, что экономическое развитие подтолкнет страну к демократической форме правления. За свои взгляды некоторые из них (и Пальчинский опять может послужить здесь примером) подвергались тюремному заключению еще задолго до революции 1917 года. Благодаря тому, что они испытали, они уже до воцарения советского режима полагали инженерные проблемы по самой своей сути связанными с социальными и политическими вопросами. Эта связь была очевидным фактом в их собственных жизнях; Пальчинский, например, ясно видел ее, изучая положение горняков Донбасса в начале столетия.

Принимая во внимание взгляды Пальчинского, кажется не случайным то, что он был именно горным инженером, а не специалистом в какой-то другой области инженерного искусства. Горные инженеры обыкновенно работают в очень отдаленных уголках — зачастую таких, куда прежде «не ступала нога человека», и они, как правило, несут ответственность не только за проектирование шахт, но и за их повседневное функционирование. Они знают, что проблемы, с которыми они сталкиваются, не в меньшей степени социальные, чем технические. Без сооружения поселений-общин, включающих жилье, школы, больницы, транспортные сети, а также места отдыха и развлечения, разработку полезных ископаемых наладить невозможно [4].

После большевистской революции Пальчинский и его товарищи остались привержены своему представлению об инженере, активно вовлеченном в социальные вопросы. В условиях нового режима они увидели для инженеров ранее не существовавшие возможности — быть не только техническими консультантами но и устроителями общественной жизни. При социализме, считали они, проектируемые инженерами промышленные поселения будут несравненно лучше всех тех, что вырастали вокруг заводов и шахт при капитализме. Это стремление быть в самом центре общественного жизнеустройства столкнулось лоб в лоб с решимостью Сталина сосредоточить власть в своих собственных руках. Он обвинил инженеров в государственной измене, тогда как вся их вина заключалась лишь в том, что они стремились увеличить свой общественный авторитет. Атака сталинских «органов» на ведущих инженеров и их профессиональные общества была настолько яростной, что до самой кончины Советского Союза они сохраняли политическое безмолвие.

Начиная с тридцатых годов Советский Союз стал готовить больше инженеров, чем любая другая страна в мире, однако эти новые инженеры были людьми, усвоившими урок, что они не должны вмешиваться в политические или социальные вопросы. Но даже если бы они и пожелали того, получаемое ими образование было настолько ограничено узкими техническими рамками, что они были плохо подготовлены, чтобы оперировать такими вопросами. При Хрущеве и Брежневе они постепенно поднялись до влиятельных позиций в правительстве и компартии СССР, однако у Пальчинского вызвал бы ужас тот тип инженера, который занял большинство высших постов в советском обществе.

Подлинная ирония судьбы Петра Пальчинского состоит в том, что в итоге он оказался не в состоянии последовать своим собственным предписаниям. Он всегда убеждал инженеров рассматривать технические проблемы в их социальном и политическом контексте. К концу двадцатых годов политический контекст в Советском Союзе претерпевал драматические изменения, которые делали рекомендации Пальчинского относительно стратегии индустриализации нереалистичными для страны и опасными для него самого. Тем не менее, Пальчинский упорно продолжал гнуть свою линию, ведя себя так, как будто бы политическая ситуация осталась прежней. Его призыв к независимому и авторитетному положению профессии инженера не имел никаких шансов на успех в Советском Союзе, подконтрольном Сталину, который не допускал никакой угрозы своему всевластию, откуда бы она ни исходила. Поведение Пальчинского стало еще более дерзким, когда он начал оспаривать подходы Сталина к индустриализации. Это была дерзость того рода, что может вызвать наше восхищение, даже если мы видим, что она была безрассудной и сопряженной с ненужным риском.

Решительность и непреклонность Пальчинского, — расходившиеся, как мы видим, с его неизменным утверждением, что технические проблемы следует решать в рамках их социального и политического контекста, — по всей вероятности, повлияли даже на его гибель. Из числа инженеров, обвинявшихся в заговоре и государственной измене по делу Промпартии, он был единственным, кого, не привлекая к суду, тайно расстреляли. Все остальные публично признали ложные обвинения, официально заявив на суде, что были агентами капиталистических держав и участвовали в заговоре с целью свержения Советского Союза. Благодаря своим признаниям они избежали смертной казни и были заключены в тюрьму.

Что же касается Пальчинского, то весьма вероятно, что он был расстрелян вследствие своего отказа (даже под пыткой) признаться в преступлениях, которых не совершал [5]. Хотя Пальчинский всегда гордился тем что он рациональный инженер, у нас есть основания усомниться в рациональности его последнего поступка; однако мужество этого поступка не оставляет никаких сомнений.

Слова благодарности

Человек, которому я в высшей степени обязан за его поддержку в написании этой книги, — это Говард Боер, бывший научный редактор издательства Гарвардского университета. Говард выслушивал мои соображения по этому предмету, читал черновые варианты рукописи и очень существенно повлиял на окончательный результат. Аида Дональд, Дженнифер Снодграсс и все сотрудники издательства Гарвардского университета помогли превратить замысел этой книги в реальность, и я очень благодарен им за постоянную помощь и ободрение.

Организация, которой я очень обязан появлением книги, — это Фонд Джона Д. и Кэтрин Т. Макар-туров. Мне посчастливилось получить от Фонда Макартуров грант для продолжения моих занятий в области истории русской науки и технологии и для научной работы в Москве. При поддержке Фонда я организовал в Москве и в Кэмбридже (Массачусетс) серию семинаров «Наука и технология с человеческим лицом», на которых ученые анализировали социальные проблемы, связанные с развитием науки и технологии, и многие из этих проблем оказываются теми же самыми, которые много лет назад занимали и Пальчинского.

В московских архивах я работал с научным сотрудником Вячеславом Геровичем, который помог воплощению этого замысла своими тонкими замечаниями и стараниями. Наши дискуссии о Пальчинском и превратностях его судьбы, которые мы вели в архивных кулуарах, на московских улицах и в Кэмбридже стали для меня удовольствием и профессиональной поддержкой.

Я благодарен Борису Козлову, директору Института истории естествознания и техники Российской Академии наук за помощь мне и моим аспирантам и за несколько