Серая ворона уселась на торчащий корень и протяжно каркнула.

Кто-то из дружинников запустил в нее веткой. Кашевар длинной ложкой снял пробу и объявил:

— Скоро готово будет.

— Давай, не тяни! Жрать охота! — зашумели дружинники.

— Что я, брюхом котлы греть должон? — возмутился кашевар. — Сказал — скоро…

Заметив незнатя, он осекся и поклонился, придерживая бороду. Дружинники посуровели, поднялись на ноги, тоже принялись отвешивать поклоны. Мыря кивнул им, приблизился к костру, заглянул в котлы.

— А и правда скоро, — усмехнулся он. — Где ж Брекатило-то? Проспит харч.

— Господин дружинный голова отдыхают, — важно сообщил давешний дружинник со шрамом.

— Вот ты, говорливый, мне его и позови, — распорядился Мыря. — И этого, как его… итера с девкой моей приведи.

Переглянувшись с товарищами, дружинник спустился вниз. Тамара и итер вскоре появились, а вот Зубана пришлось ждать. Наконец и он, позевывая, выбрался на палубу:

— Что случилось?

— Еще не случилось. — Незнать прищурился. — Но сейчас случится. Все, голова, кончился ваш поход. Вылазьте!

— Как так — вылазьте? — изумился Брекатило. — Куды ж?

— Туды! — в тон ему рявкнул Мыря, хмурясь и тыча пальцем за борт. — Я два раза повторять не стану. Считать буду. Как дойду до десяти — чтоб никого из вас тута не было, иначе смерть. Раз!

— Измена! — тонким голосом крикнул кашевар. Дружинники схватились за сабли, окружили Зубана, выставив клинки. Сам Брекатило, выпучив глаза, рвал с шеи парчовый кисет.

— Два! Три! Четыре! — Незнать считал ровно спокойным голосом. Остолбеневшая Тамара постепенно приходила в себя. «Ну тихушник! Мог бы и предупредить». Девушка заметила, что домовой растопырил пальцы правой руки, а левую собрал в щепоть, словно бы присаливая невидимое кушанье. «Он чары плетет, — поняла она. — Ох, что же будет…»

— Пять!

Дружинники взвыли. Брекатило распустил завязки кисета и вытряхнул что-то себе на ладонь.

— Шесть!

Мыря поднял руки, сделал шаг в сторону блистающего сталью строя дружинников.

— Семь!

— Раздайся! — заорал Брекатило. — Ну, незнать обманный, получи!

Строй рассыпался. Тамара вскрикнула — на ладони дружинного головы заплясали голубые искорки. Мыря жутко улыбнулся.

— Восемь!

— Ложись, — услышала Тамара голос итера. — Счас заполыхает…

— Девять!

— А-а-а!! — дико вскрикнул дружинник со шрамом и сиганул через высокий борт. Брекатило с натугой стряхнул уже набравшее силу заклятие на незнатя. Искры сплелись в пульсирующий шар, тот вспух, рванулся вперед…

— Десять! — Мыря щелкнул пальцами так звонко, точно они были железными. Сплетку незнатя Тамара увидела как узорчатую желтую сеть, развернувшуюся в воздухе. Сеть упруго отразила голубой шар, отбросила его куда-то в сторону, в лес, а потом вдруг распалась на множество пылающих стрел, ударивших в людей подобно молниям. Слитный грохот упавших тел потряс палубу. Запахло горелым. — Вот так вот! — торжествующе выкрикнул Мыря, сорвался с места и принялся переваливать мертвых людей через борт. — Помогайте, чего застыли?! — гневно прорычал он через плечо итеру и Тамаре.

Минуту спустя палуба опустела. На ней валялись лишь выпавшие из рук убитых чарами домового дружинников сабли да чей-то слетевший шлем.

— А теперь, — повернулся к итеру тяжело дышащий Мыря, — твоя очередь, паря. Давай как на духу — кто, что, откуда. Нам терять нечего, сам видел.

— Видел, — ошарашенно кивнул итер. — Токмо я…

— Без «токмо», — сурово отрезал незнать. — Я в ваши здешние бирюльки играться больше не стану.

— Хорошо, хорошо! Ух, дайте с мыслями собраться… Звать меня Бойшей, я итер из рода Лога, одного из Трех Присоединившихся…

Древний город, основанный тысячу лет назад, просыпался медленно, как и положено глубокому старцу. Люди давно покинули его, улицы и площади заросли травой, между домами поднялись деревья, и дикие звери бродили там, где некогда кипела суетливая, многообразная жизнь гигантского мегаполиса. Теперь все это в прошлом. Не горят больше фонари, не шумят машины, разноязыкая толпа не наполняет собой широкие тротуары проспектов и подземные тоннели метро.

Город перестал быть городом. Он стал просто местом, просто территорией, он дал прибежище множеству тварей — животных, птиц, гадов, насекомых — и таким образом продолжил свое существование, но уже в новом качестве. Город стал частью природы, вернулся туда, откуда когда-то вышел.

Посреди кленовой рощи, наполовину облетевшей, прозрачной, возвышался бронзовый болван. Он был воздвигнут сотни лет назад в память о человеке, имя которого когда-то значило слишком много для всех живущих. Сейчас имени нет. Есть только статуя, зеленая от наросшего малахита, с оплетенными вьюнком ногами, с птичьим пометом на голове и плечах. Юный рассвет выкрасил голову статуи в нежно-розовый цвет, расплескал по рукам и груди солнечные кляксы, наполнил воздух синичьим пересвистом, вплел в движение воздушных струй тончайшие серебряные нити паутины. Но мертвы глаза бронзового человека, и дела его мертвы. Он, как и город, перестал быть тем, чем создавался. Старуха, что жила в хижине у подножия болвана, иногда сушила на вытянутой руке статуи низки грибов.

Старуха поднималась с рассветом. Открыв глаза, она некоторое время лежала в темноте своего жилища, вспоминая, кто она, что было вчера и что будет сегодня. Потом с кряхтением, с задушенным криком боли она поднимала свое дряхлое тело с лежанки, заставляя себя двигаться, ибо знала: движение — это жизнь.

Старость аскетична. Она не нуждается в комфорте, довольствуясь малостью. Кувшин родниковой воды, лепешка из овсяной муки, горсть ягод, изредка птичье яйцо или сушеная рыба — вот и вся трапеза. Старуха ела раз в день, чтобы еда не крала ее время, не отвлекала от других, куда более важных дел.

Покончив с едой и завернувшись в облезлую лисью шубу, старуха покидала свое жилище, отправляясь по заросшей чертополохом и крапивой улице к Круглому дому. Когда-то это был обыкновенный магазин, супермаркет, вечно наполненный голосами, шумом и запахами. Старуха давным-давно забыла об этом, приспособив одинокое строение на окраине города для встреч с жаждущими получить ответы.

Они звали ее по-разному: Ведьмой Каменного урмана, Зажилихой, Чистоворотью, Хозяйкой Круглого дома, а все больше просто — кликушей. Старухе не нравились эти имена. Старухе не нравились люди, что приходили в Круглый дом и задавали свои вопросы. Она устала, устала давно, много-много лет назад. Она хотела умереть, хотела — но не могла и вынуждена была каждый день просыпаться в своей хижине, взваливать на плечи ношу, тяжелее которой не знала, и до самого вечера, до смерти дня сгибаться под ее гнетом.

Посетители Круглого дома боялись старуху. Иногда она чувствовала, что их страх настолько силен, что им проще убить ее. Но старуха знала — ей суждено умереть только когда найдется та единственная, которой она передаст свою силу. Единственной не было. Старуху боялись, ей поклонялись, ею пользовались — и только. Один раз маленькая девочка из Тверской земли, которую привели в Круглый дом богатые родители-куплецы, улыбнулась кликуше и назвала ее Бабой Лисой за рыжую облезлую шубу, накинутую на костлявые плечи. Тогда в холодной груди старухи что-то дрогнуло. Она вдруг вспомнила, что невообразимо давно, бездну лет назад, тоже была маленькой девочкой с рыжими косичками и какая-то женщина, от которой только и осталось, что память о тепле и покое, называла ее «Моя лисичка».