Взявшись за руки, мы направляемся к лифту. Я стою в кабине, вцепившись мертвой хваткой в Эда, все мое тело напряжено, в животе нервные спазмы. И вот лифт наконец останавливается на нужном нам пятом этаже. Эд нежно сжимает мою ладонь, и мы выходим.

Мы садимся на жесткие зеленые пластиковые стулья.

– Ты в порядке? – снова спрашивает Эд.

Я сдержанно киваю. В приемной еще три женщины: дама в тюрбане из шарфа в цветочек и две женщины, пришедшие вместе, судя по всему мать и дочь. Они практически не разговаривают, а лишь иногда шепотом обмениваются короткими репликами, которых мне с моего места не разобрать. Они держатся за руки так крепко, что побелели костяшки пальцев. Кто из них двоих ждет решения своей участи? Я сдержанно улыбаюсь им, они отвечают мне понимающей улыбкой. И мы, не сговариваясь, отворачиваемся. Если честно, мне отнюдь не легче оттого, что и другим приходится пройти через это испытание. И ощущение ужаса не становится менее острым.

Я машинально рассматриваю убранство приемной. Бледно-зеленые стены, плакаты, предлагающие помощь и советы профессиональных психологов; ряды зеленых стульев, привинченных к полу – можно подумать, кто-то захочет вынести стул, спрятав его под пальто! – на низких столиках кипы потрепанных старых журналов. Я снова и снова читаю текст на обложке: «Ее бросили, потому что она похудела». Интересно, что должна чувствовать женщина, решившаяся поведать о своих переживаниях всему миру? И поверит ли кто-нибудь моей истории, если я расскажу, что со мной происходит?

И тут я слышу свое имя. Эд ласково помогает мне подняться, мы проходим в кабинет хирурга, снова садимся. Женщина-врач смотрит на меня участливыми глазами, Эд держит меня за руку, а мое сердце громко колотится под ребрами и, кажется, вот-вот выпрыгнет из груди, чтобы приземлиться на письменный стол доктора. Я пытаюсь вздохнуть, но у меня перехватывает дыхание, мой вздох похож, скорее, на всхлип, и Эд еще сильнее сжимает мою ладонь.

Я смотрю невидящими глазами на плакат на стене за спиной докторши. Забытые переживания воскресают в памяти, пока я сижу ни жива ни мертва, гадая, что скажет доктор. Пауза длится всего несколько секунд, но мне кажется, проходит целая вечность. Тишину заполняет лишь шум в ушах, такой оглушительный, что я зажимаю уши руками.

Но вот докторша начинает говорить. У нее мягкий голос, словно специально предназначенный для того, чтобы смягчить удар, который она может нанести своим пациентам. Должно быть, очень полезное качество, думаю я. Пока длилось обследование, она сообщала мне новости, которые я не желала слышать: Зои, нам надо взять биопсию; Зои, нам нельзя медлить; Зои, твои результаты готовы. Прежде новости были не слишком радостными, и когда я слышу вкрадчивый голос докторши, то жду повторения прежней истории, а потому слушаю вполуха. Докторша останавливается и выжидающе смотрит на меня, но я не уловила из ее речи ни слова. Все точь-в-точь как в прошлый раз, причем мне даже нет нужды притворяться.

Я нервно кошусь на Эда. Он заглядывает мне в глаза и, нахмурившись, ждет моей реакции.

– Простите… Что вы сказали?

На лице докторши появляется теплая улыбка.

– У тебя все чисто, – мягко произносит она. – У тебя нет онкологии.

– Ох! – хрипло вскрикиваю я, выплескивая с этим коротким словом все накопившееся за долгие дни напряжение.

Я чувствую невыразимое облегчение. Затем я поворачиваюсь к Эду, он меня обнимает, и я захлебываюсь слезами. И я плачу не только от радости, что у меня нет рака, поскольку в глубине души и так это знала. Нет, я оплакиваю все то, что с тех пор потеряла, все то, из-за чего до этой самой секунды не позволяла себе рыдать.

Но вот через три… четыре… пять минут я беру себя в руки и уже внимательно слушаю, что говорит доктор. По ее словам, биопсия показала, что моя опухоль – это самая обыкновенная киста, так что поводов для беспокойства нет. Операция мне тоже не нужна, киста рассосется сама собой. Она говорит то, что я уже слышала в прошлой жизни, и тем не менее испытываемое мной облегчение ничуть не меньше, чем тогда. У меня нет рака. У меня все будет хорошо.

Ничего не изменилось. Я не умру раньше Эда. Правда, теперь я не уверена, радоваться этому или нет.

Я встаю, ноги еще дрожат, но уже не так сильно.

– Спасибо вам большое. – Я крепко жму руку докторше.

– Не стоит благодарности.

Мы с Эдом говорим «до свидания», покидаем кабинет, проходим через приемную, стараясь не встречаться глазами с теми, кому, возможно, повезло меньше, чем мне, спускаемся на лифте вниз и оказываемся на улице, где по-прежнему сумрачно и промозгло.

И тем не менее ветер, который утром казался мне пронизывающим, приятно обдувает лицо, а свинцовые тучи уже не пугают, а, скорее, успокаивают.

Я смотрю на Эда. В уголках его глаз блестят слезинки. Он смахивает их рукавом.

– Это было неожиданно, – говорит он.

– Действительно неожиданно.

Эд умолкает, его дыхание вылетает изо рта облачками заледеневшего пара. Я чувствую, что начинаю потихоньку замерзать, и поворачиваюсь к Эду:

– Пошли отсюда, я совсем окоченела.

Он берет меня за руку, и мы идем туда, где можно спрятаться от холода, в кофейню на углу улицы. Кофейня встречает нас приятным теплом, я расстегиваю пальто. Занимаю столик. Эд заказывает напитки, а я под аккомпанемент уютного завывания кофемашины выстукиваю на мобильнике мамин номер.

Мама хватает трубку прежде, чем раздается гудок:

– Зои?

– Мама. Все нормально. Я в порядке. У меня нет рака.

Мама облегченно вздыхает:

– Слава богу, Зои! Слава богу! Я так волновалась. Ой, погоди-ка! – Слабый треск, и я слышу, как мама говорит папе: – Джон, она в порядке. У нее все будет хорошо. – Папиного ответа я не слышу, а мама между тем снова берет трубку: – Только никому не говори, но папа плачет.

– Ни черта подобного! – рычит папа.

Приятно слышать, что родители как ни в чем не бывало снова шутливо пикируются.

– Скажи ему, что я буду держать рот на замке! – просит мама, после чего в разговоре повисает длинная пауза.

Тем временем Эд ставит на стол два пластиковых стаканчика и садится напротив меня. Я отвечаю ему благодарной улыбкой. В трубке слышатся странные хлюпающие звуки.

– Мама, ты ведь не плачешь, да?

– Нет, дорогая, не плачу. Это просто… Ох, Зои, у меня словно камень с души свалился! Я тебя очень люблю.

– Мама, я тебя тоже люблю.

И тут я неожиданно решаю сделать нечто такое, что совсем не в моем характере:

– Мама, почему бы тебе немного не погостить у нас? Я буду очень рада. Мы так редко видимся!

– С удовольствием, дорогая. Я с удовольствием проведу с вами время. Надо только переговорить с папой, и мы что-нибудь придумаем. Хорошо?