Однако остальные части Нагорной проповеди могут показаться современному читателю каким–то иным подходом. Ты не только должен не убивать, но не вправе и ненавидеть, ты должен не только не прелюбодействовать, но и не испытывать похоти и так далее (Мф 5:21–47); а когда ты даешь милостыню, или читаешь молитвы, или постишься, это должно быть чем–то большим, чем просто внешнее поведение (6:1–18). И читателю может показаться, что Иисус здесь призывает к «аутентичности», как то делали романтики или экзистенциалисты, — иными словами, что внешние формы ничего не значат, важно лишь расположение сердца.

Но опять–таки Нагорную проповедь нельзя рассматривать в категориях, которые нам предлагает современный моральный дискурс, как если бы Иисус «на самом деле» говорил примерно то же, что стараются нам внушить нынешние мыслители.

Фактически здесь Иисус призывает нас к куда более радикальному пониманию — к предвосхищению того, что можно было бы назвать эсхатологической аутентичностью. Да, наступит день, когда народ Божий будет служить своему Творцу и любить его, когда люди обретут подлинную человечность, о которой говорил древний Закон, причем это будет происходить «естественно», от сердца. Но этот новый образ жизни человека будет его «второй природой», дарованной Богом. И можно формировать такой образ жизни уже сейчас, хотя это и непросто, потому что Иисус уже пришел и Царство Божье началось. Это не происходит «автоматически», потому что Бог хочет, чтобы мы оставались людьми, а не марионетками. Об этом придется думать, за это придется бороться, здесь понадобится молитва о благодати и силах, тем не менее это доступно человеку уже сейчас. Нельзя свести вопрос о надлежащем поведении к повелению «веди себя естественно, иначе твой поступок не будет аутентичным». Иисус начинает с другого конца — на самом деле он говорит так: «Следуй за мной, и ты обретешь аутентичность». Аутентичность, которая чего–то стоит, — это жизнь подлинного человека, каким тебя призывает стать Бог. И то, что стремился дать людям древний Закон — подлинная человеческая жизнь, отражающая Божью славу миру, — начинает рождаться.

Вся Нагорная проповедь звучит на фоне вести Иисуса о том, что все, чего на протяжении многих лет ожидали достичь его соотечественники иудеи, наконец начинает сбываться — но это новое Царство будет выглядеть не так, как они думали. А в чем–то оно радикальным образом будет непохоже на их представления. Им не надо будет использовать насилие, ненавидеть врагов и упорно защищать свою землю и собственность от языческих армий. Другими словами, это не будет устроженной версией жизни предков. Скорее, радостное и свободное от забот доверие Богу Творцу, царствование которого начинает вступать в силу, сделает сердца щедрыми и открытыми к другим людям, даже к тем, кого формально следует относить к «врагам». Вот они — вера, надежда и любовь. Это новый язык жизни, первые зеленые побеги, уже сейчас пробивающиеся сквозь асфальт печального старого мира — как знак того, что Бог Творец уже начал действовать, а слушатели и последователи Иисуса уже сегодня могут принять участие в том, что Он осуществляет.

Именно в этом контексте Иисус произносит, быть может, самые важные слова: будьте совершенны, потому что совершен Отец ваш небесный (5:48). Здесь стоит греческое слово teleios, напоминающее нам о telos, «цели», у Аристотеля. Станьте людьми, стремящимися к этой цели, станьте подлинно человечными, станьте «совершенными». То же самое слово у Матфея Иисус говорит молодому богатому законнику (19:21): «Если хочешь быть совершенным (teieios), пойди, продай имение твое и раздай нищим; и приходи и следуй за Мною». (Это же слово в подобном контексте мы найдем и в Послании Иакова 3:2.) И в каждом из этих случаев мы видим, что такое «совершенство» не список трудновыполнимых нравственных правил, но характер, сформированный преизбытком щедрой любви. Когда Павел, к которому мы скоро вновь обратимся, говорит, что по сути христианское призвание сводится к любви, он говорит то же самое, что не раз говорил Иисус. И, можно добавить, говорит именно о том, что Иисус сделал…

На этом этапе перед нами неизбежно встает еще один вопрос. Каким образом Иисус вводит в действие Царство Божье? Он посылает своих учеников в города и селения, и, к своему удивлению и восторгу, ученики видят, что дела Иисуса, в частности исцеления, которые могущественно свидетельствовали о действии Божьей силы в мире, совершаются и через них. (Заметим попутно, что Иисус не ставил перед учениками «нравственные задачи», чтобы их испытать, как если бы все зависело от того, насколько их мораль соответствует стандарту. Об этом тоже зайдет речь — и первые указания на их нравственный мир не слишком обнадеживают, поскольку они ссорятся между собой. Но Иисус поручает им сделать нечто такое, что приближает осуществление Божьего замысла. Язык жизни — это язык, на котором Бог через людей говорит к миру.) Но неужели это все, что надо было сделать? Несколько учеников Иисуса дарят новую жизнь и надежду крохотному количеству людей, с которыми они пересеклись, — но в целом мир продолжает жить по–старому. Неужели это все?

Разумеется, нет. Иисус имел в виду нечто куда более радикальное, нечто такое, что придало движению его последователей уникальную форму. Именно это решительно отделяет представления Иисуса и его первых учеников о добродетели ото всех прочих подобных теорий. По сути, Иисус верил, что Божье будущее начнет действовать в мире лишь в том случае, если противоборствующие ему силы — силы хаоса и разрушения, ненависти и подозрительности, насилия, гордости, жадности и амбиций — удастся не просто обойти, но сокрушить, встретившись с ними в битве. Вот как он понимал свое царственное и священническое призвание. Размышляя в молитве над священными текстами Израиля, Иисус понял, что для победы в этой битве нужно исполнить двойную роль царя и священника: Мессии Израиля, который сражается за Царство через свои страдания и смерть, и истинного священника Израиля, который послушно приносит Богу Израилеву жертву в новом Храме. Это призвание настолько глубоко, что нам трудно его понять, и тем не менее Иисус верил, что он был Мессией Израиля и священником Израиля, а потому должен претерпеть свои страдания как жертву послушания, несущую победу.

Как это призвание, совершившееся через смерть и воскресение Иисуса, связано с тем, что он сказал в Нагорной проповеди и в других местах о грядущем Царстве и о том, что его последователи должны жить сегодня в свете непреложного Божьего будущего?

Неизбежная смерть Иисуса — которую он так глубоко понимал в свете Писания, что мог не только ожидать ее, но и заранее видеть ее значение, — тесно связана с его вестью о приходе Царства Божьего и с призывом, обращенным к ученикам, начать изучать язык этого Царства уже сейчас. По меньшей мере, это утверждают все четыре евангелиста. Они не ставят четких границ между Царством, которое возвещает Иисус, и его смертью. Две эти вещи неразрывно связаны. Но это подводит нас к вопросу, который вызывает споры во всем западном христианском мире и который нам необходимо разрешить, иначе он останется препятствием для понимания христианской добродетельной жизни, к которой призывает нас Иисус, и тем более для постижения того, как такое понимание соотносится с другими представлениями о добродетели античного или современного мира.