в щель, пробитую им в штукатурке, между плитой и соседними камнями и начал действовать ею как рычагом. Легкое сотрясение стены показало Дантесу, что дело идет на лад. И действительно, через час камень был вынут: в стене осталась выемка фута в полтора в диаметре. Дантес старательно собрал куски извести, перенес их в угол, черенком кувшина наскоблил сероватой земли и прикрыл ею известку…»

— Ничего не выйдет, — перебил Юру Димка. — С такой техникой сто лет проковыряешься.

— Заткни свой граммофон, — грубо оборвал его вихрастый паренек, похожий на цыгана. — Чего понимаешь в этом деле?

— Не меньше твоего.

Ребята готовы были сцепиться. Но Юрка сам закрыл книжку и сказал:

— Димка прав. Какие-то кастрюли, черепки от кувшина, а стена вон какая толстенная, разве убежишь?

— Не отчаивайтесь, ребята, — сказала Наташа. — Я завтра выйду на волю, куплю в хозяйственном магазине веревку и переброшу через стену на это место.

— Завтра, завтра! — передразнил вихрастый. — А сегодня что будем делать?

— А ты кто такая? — сердито оборвал Наташу Юрка.

Все девочки дружно засмеялись. А белокурая Люся сказала:

— Не знаешь, кто такая Наташка? Она же артистка, из дому убежала в Москву, чтобы в кино сниматься.

— А почему здесь живет? — удивился Юра.

— На киностудию не приняли, а деньги все кончились, — пояснила сама Наташа. — Пошла на вокзал, хотела без билета уехать домой в Оршу и налетела на милицию.

— Наташу Ростову хотела играть? — засмеялся Димка. — Подходишь.

— На эту роль я опоздала. Да мало ли ролей еще будет, все равно стану актрисой, через год опять убегу.

— А теперь как же? — спросил Юра.

— Завтра папа приедет за мной.

— Везет же тебе.

— Ну и пусть. А веревку я вам куплю и переброшу через стену. Ждите после обеда.

— А деньги? — спросил Юра.

— Папа даст.

— У меня есть рубль. Возьми, пожалуйста. И письмо опустишь в ящик, я напишу, а то дома волнуются, ищут меня.

— И мое опустишь, в Курск напишу, — попросил Мишка. — Глупость я сделал и сгинул без вести, пускай знают, что живой.

— А может, этим ломиком продолбим? — предложил Мишка, показывая какую-то железяку, найденную во дворе.

Он размахнулся железкой и стал долбить стенку, которая совершенно не поддавалась ударам.

— Чепуха! — сказал вихрастый. — Один только стук. Читай дальше, Юрка. Интересная же книжка, может, какой другой способ вычитаем. Убежал же этот граф из тюрьмы!

— Убежал! — мечтательно подтвердил Юрка.

— Вот и читай.

Юрка раскрыл книгу, и ребята опять обступили его. Слушая Юркин голос, Димка враждебно смотрел на неприступную стену.

— «…Потом, чтобы не терять ни одной минуты этой ночи, — читал Юрка, — во время которой, благодаря случаю или, вернее, своей изобретательности, он мог пользоваться драгоценным инструментом, он с остервенением продолжал работу…»

Димка слушал и медленно скользил взглядом по гладкой каменной плоскости, поднимая глаза к зубчатому краю стены, за которым сверкало синее-синее небо.

В небольшом ресторанчике сидел Семерихин, пил водку и рассказывал своему сослуживцу, лысеющему полнощекому Николаю Павловичу Сугробину, историю своей жизни. Оба были изрядно выпивши.

— А ты подумал, что я свидание с бабой назначаю?

— Натуральная мысль, — хихикнул Николай. — Ты по этой части еще в институте славился.

— Доисторические времена. Исчезли юные забавы как сон, как утренний туман. Тяпнем еще по одной?

— Давай.

Они выпили, смачно закусили. Посмотрели друг на друга, будто давно не видались.

— А ты, брат, большие надежды подавал, — с грустью сказал Сугробин. — А что теперь?

— Да и ты в Кулибины метил. А что вышло? Сидим два гения в одной комнате с глупыми бабами и роемся в пустых бумагах.

Сугробин ничего не ответил, махнул рукой, стал ловить на тарелке закуску, стараясь поддеть ее вилкой.

— А все через баб, — сказал Семерихин. — Если бы Ольга не ушла тогда от меня, не уехал бы я с рудников и теперь уже был бы главным инженером, ворочал бы большими делами. Не шуршал бы тут пыльными бумагами как канцелярская крыса.

— Бабы тут ни при чем, — махнул рукой Сугробин.

— То есть как ни при чем?

— В самом себе ищи вину, так честнее будет, ей-богу.

Сугробин наконец подцепил закуску, сунул в рот, засмеялся.

— А я вчера так и подумал: с бабой, мол, договаривается. Выходит, ошибся. Оказывается, сынок у тебя объявился. Неужели супруга станет возражать?

— Мне легче острый нож в собственное сердце воткнуть, нежели говорить с ней на эту тему.

— Что она у тебя, зверь какой?

— Кольку вон поедом ест, а как еще Юрку возьму? Много лет решаю эту задачу и никак не решу. Однажды взбрела в голову мысль, на охоте. Зарядил я ружье, сижу в кустах, жду лисицу. Ветер вдруг поднялся, завьюжило. И будто послышался писклявый Юркин голосок, зовет меня на помощь. Эх, думаю, жизнь моя горькая. А не разрядить ли ружьишко в собственную грудь? Хотел было так и сделать, да заяц, проклятый, помешал.

Сугробин осуждающе посмотрел на Семерихина.

— Это ты брось, выкинь подобные мысли из головы. Хватит, шабаш!

Он отодвинул тарелки, встал из-за стола.

— А может, не в жене твоей дело? Себя еще раз спроси. Стареем мы, брат, а дети растут. Пора нам умнеть, побесились — и будет.

— Нет, ты послушай, что я скажу. Перед тем как жениться второй раз, я ездил к Юрке в Ташкент. Жарища была страшенная…

И Семерихин подробно рассказал, как было тогда.

Он шел по ташкентской улице с чемоданчиком в руках. Остановился у калитки незнакомого дома, стал смотреть через ограду в сад, где на качелях качался мальчик лет семи. Это был маленький Юра.

— Подойти ко мне, мальчик, — поманил Семерихин. — Надежда Ивановна дома?

— Мамка! — закричал мальчик. — Тебя дяденька спрашивает.

На веранду вышла Надежда Ивановна. Увидела Семерихина, с испугом кинулась к Юре.

— Иди, играй, — подтолкнула она мальчика. — Беги в сад.

Мальчик убежал к качелям. Надежда Ивановна окинула Семерихина суровым взглядом.

— Зачем заявился? Детскую душу смущать? Ольгу не пожалел, так хоть сына оставь в покое.

— Не гони меня сразу, Надежда, выслушай, что скажу. Не изверг я.

— Да и не ангел. Откуда черти принесли?

— Я с миром, а ты сразу в штыки. Пойдем в дом, потолкуем.

Она пошла впереди, он последовал за нею.

Затем они сидели на веранде, мирно разговаривали.

— Как бы там ни было, а жить надо, — говорил Семерихин. — Решил я жениться. Колю, безусловно, заберем от бабушки, она уже старенькая, ей трудно. А насчет Юры хочу с тобой посоветоваться. Если тебе трудно, отдадим его в детский дом.

— Ни за что на свете! — запротестовала Надежда Ивановна. — Я никому не отдам Юру. Сестра перед, смертью просила