– Возможно, через час он уже будет на свободе. Потребуются небольшие формальности, но вы же готовы подождать? Когда вопрос решен в принципе, два-три часа задержки не столь уж и существенны, так ведь?

– Несомненно. Хотя осмелюсь заметить, что для человека, находящегося в местах лишения свободы, дорога каждая минута, даже секунда. Он вправе распоряжаться ею по собственному усмотрению, не будь за решеткой. Тем более когда этот человек невиновен.

Гнатюк устало посмотрел на адвоката.

– Я не снимаю с Осокина обвинения. Просто открылись новые обстоятельства. Он мог быть соучастником…

– Бросьте, Олег Станиславович, – решительно перебил его Артем. – Зачем вы так упираетесь? Вы видели запись. У вас на руках стопроцентное подтверждение того факта, что Осокин не причастен к убийству Ганакяна!

Гнатюк с мрачным видом перебирал бумаги, но Павлов отлично видел, что капитан выполняет это действие скорее рефлекторно, чтобы занять руки. Сейчас он напоминал адвокату выжившего из ума старика, который бесцельно двигает предметы в квартире, что-то бормоча себе под нос.

– Вы знаете условия подписки о невыезде, – сказал следователь, захлопывая дело. – Никаких отлучек из города. Всегда будьте на связи, чтобы я не искал Осокина. Он еще будет допрошен, и не один раз.

– Мы готовы явиться по первому вызову, Олег Станиславович, – заверил капитана Артем. – Я только хочу вам напомнить, что буду добиваться полной реабилитации своего подзащитного. Осокин не виновен. Я понимаю, о чем вы думаете, и отчасти разделяю ваши чувства. Так уж устроен правоохранительный механизм, что за ошибку следствия несет ответственность должностное лицо, расследующее уголовное дело.

– Не нужно меня пугать, господин адвокат, – буркнул Гнатюк.

– Я не пугаю вас, – мягко сказал Павлов. – Вы все равно вынуждены будете перевести Осокина в категорию свидетелей.

Капитан плотно сжал губы, потом неожиданно спросил:

– Вы говорили… словом, что тот самый человек на записи вам знаком?

– Я не знаю его лично. Видел один раз. Но он общается с вдовой Ганакяна, – ответил Павлов. – Я считаю, что вам нужно объявлять его в розыск.

– Я уже сделал это, – глухо отозвался следователь.

– Я облегчу вам задачу. Его зовут Морозков Денис, семьдесят четвертого года рождения. Он управляет японским внедорожником, государственный номер Е 999 АМ, машина зарегистрирована на его сестру, проживающую в Туле.

Гнатюк удивленно моргнул, затем опомнился, схватил карандаш и быстро записал сведения, которые сообщил ему Павлов.

– Теперь вы и сами видите, что именно этого самого Морозкова зафиксировала камера видеонаблюдения, запись с которой находится в вашем распоряжении. Помните мужчину в капюшоне? Он и повредил камеру, я не сомневаюсь в этом. Наше счастье, что нашелся водитель «Тойоты», регистратор которой зафиксировал Морозкова. – Артем встал из-за стола. – Если посмотреть на всю эту историю под другим углом, то все очень быстро встает на свои места, Олег Станиславович. Как пазлы в недостающие ячейки. Я сейчас говорю не с позиции защитника, а как простой обыватель. У Осокина не было оснований убивать Ганакяна. О том, что он украл деньги из фирмы, уже знают все – от главбуха до уборщицы. Неужто он теперь станет взрывать этих людей? Дмитрия попросту подставили. Тот мерзавец, который это сделал, не рассчитывал, что следствие будет копаться в деталях.

Гнатюк выглядел подавленным.

– До свидания, – попрощался Артем. – Удачи вам.

Как только адвокат вышел из кабинета, следователь набрал чей-то номер:

– Алло, это Гнатюк. Что по моему запросу? Работаете? Нет данных? Ну-ну. Впрочем, как всегда! Зайди ко мне, я сам все узнал. Да! – вдруг гаркнул он. – Бегом! – Следователь положил трубку и обронил: – Совсем разучились работать, бездельники!

«На лицо льется что-то холодное. Вокруг вода. Я в реке? Или море?

Подсознание шепчет: «Не надо моря, Айк. Там акулы».

Мне хочется засмеяться. Я вспоминаю детскую сказку про Бармалея и медленно открываю глаза. Передо мной страшно исхудавшее лицо какого-то незнакомого парня. Оно грязное, в ссадинах и синяках, словно его каждый день использовали, как боксерскую грушу.

– Кто ты? – хрипло спрашиваю я. – Наш?

Он торопливо кивает и что-то бормочет, показывая на рот.

Я не сразу понимаю, что он немой, – боевики вырезали ему язык. Я встаю на корточки. Он пишет на земляном полу щепкой: «Антон».

– Привет, Антон. Я Виктор.

Он жмет мне руку. Его пальцы худые, как сухие ветки. Кажется, нажми я чуть сильнее, и сломаю ему кисть.

Только сейчас я ощущаю боль в руке и ноге. Ну да, ведь меня подстрелили.

Поднимаюсь во весь рост. Мы в каком-то сарае. В темном углу вижу скорчившуюся фигуру. Узнаю в ней Отто. Он лежит на полу.

Я приседаю перед ним и спрашиваю:

– Старик, как ты?

– Хреново, – цедит он.

Я убираю его руки от живота, разматываю грязные тряпки, вижу дырку с опухшими краями и качаю головой. Плохая рана.

– Кто-то еще из наших уцелел?

– Не знаю. Но я видел Тиса. Мы были с ним в зиндане. Его хотели обменять на кого-то из боевиков. Но что-то сорвалось. Ему выкололи глаза и куда-то уволокли. Наверное, снимать на камеру.

Он стонет, я глажу его грязную, всклокоченную голову.

– Ты видел Франца?

Отто качает головой.

– Это он? – спрашивает мой товарищ по несчастью.

– Да. Франц знал, куда ведет нас.

Я слышу скрежет зубов и не сразу понимаю, что сам его и издаю.

Волочусь к двери, стучу.

– Позовите врача! Здесь человек умирает!

Ноль реакции. Отто проваливается в беспамятство, из его глотки изредка вырываются стоны.

Ощупываю сарай миллиметр за миллиметром. Стены крепкие, на двери с внешней стороны замок. В другом конце халупы обнаруживаю еще одного пленного. Он совсем плох – гангрена обеих ног. Хочу размотать лохмотья, чтобы осмотреть раны, но в нос ударяет такой смрад, что я чуть не теряю сознание.

Антон дергает за локоть, мол, оставь его. Он пишет палкой на земляном полу, что уже больше месяца находится в этом могильнике вместе с безнадежным парнем.

Спустя час дверь открывается, внутрь входят два заросших боевика с «калашами» наперевес. В руках четыре миски. Один из них внимательно смотрит на умирающего, пинает его ногой, качает головой, потом осматривает Отто и утвердительно кивает. В итоге они оставляют три миски и молча уходят.

Я ползу к своей посудине. Там какая-то липкая жижа, в которой вперемешку с тухлой капустой и картофельными очистками плавают мухи. Голод дает о себе знать. Мух я выкидываю и ем, точнее, пью свой, извините, обед. Антон тоже проглатывает принесенное месиво за один присест. Отто к еде не притрагивается. Я, как уж могу, перевязываю его своей майкой.