Мэгги подошла к Грейсону и без колебаний выхватила телефон из его руки.

– Привет, – сказала она в трубку. – Грейсон вам перезвонит. – И, сбросив звонок, она кинула телефон на ближайший мягкий диван, от которого он отскочил и упал на антикварный персидский ковер.

– Что за… – зашипел Макс, брызжа слюной, его уши стали багрово-красными.

Фрэнк покачал головой, пытаясь спрятать улыбку.

– Пресс-конференция – ужасная идея, – сказала Мэгги. – И ты бы и сам это понял, если бы только достал свою голову из задницы.

– Это не ваше дело, – огрызнулся Макс. – Вы не можете мне приказывать. Я работаю на сенатора Фибса, и он этого хочет. Разве я не прав, сенатор? – многозначительно спросил он, смотря поверх плеча Мэгги.

Фрэнк повернулся и увидел Фибса, стоявшего в дверях и наблюдавшего за этой конфронтацией.

Мэгги мигом развернулась на сто восемьдесят градусов и устремила взгляд на сенатора.

– Сенатор, прошу вас, подумайте дважды, – взмолилась она, но с ноткой угрозы в голосе. – Вспомните, о чем мы говорили прошлой ночью. В этой ситуации надо сохранять спокойствие и контроль. Если вы пойдете к журналистам, они приведут в бешенство полстраны, и это раздует такой пожар, который мы будем не в силах контролировать.

– Она права, сэр, – вмешался Джейк. – Как только газеты направят свой прожектор на наши переговоры, все усложнится в разы. Журналисты будут путаться под ногами. Черт возьми, да иногда они даже вмешиваются в расследование, пытаясь добыть сенсационную новость. Со всем этим вниманием, обращенным на нас, мы потеряем всякий элемент неожиданности, который может у нас быть, – это огромный тактический риск.

– Похититель может запаниковать, – привела еще один довод Мэгги. – Вся страна будет следить за делом. Все будут его искать. Это может вызвать у него паранойю – вы же не хотите, чтобы жизнь вашей дочери была в руках параноика? Пока мы не дали ему ни одного повода не вести с нами переговоры или не доверять нам, но пресс-конференция все испортит. Я вас предупреждаю, все полетит в тартарары, и мы не обойдемся без последствий… – Она многозначительно понизила голос в конце и поглядела на сенатора. Он молча опустил глаза, избегая ее взгляда.

– Люди имеют право знать! – не унимался Макс Грейсон. Он прошел через комнату и встал рядом с сенатором. – Просто чудо, что друзья Кайлы еще не растрепали обо всем в Твиттере или Снэпчате или где там сейчас дети общаются.

– Они не пишут об этом, потому что мы их попросили, – ледяным голосом сказала Мэгги. – Они хорошие ребята. И хотят, чтобы их подруга нашлась. Чего я не могу сказать о вас.

Грейсон шагнул назад, как будто его оскорбили. Но Фрэнк видел – по тому, какими холодными оставались глаза Макса, – что это только игра. Фрэнк затаил дыхание, ожидая, что же выкинет этот человечек. Фрэнк знал Мэгги и ее привычки, но, черт возьми, сейчас она была на грани. Он, конечно, был согласен, что Грейсона давно пора было приструнить, но это было жестко… Только Мэгги могла осмелиться выбрать такую тактику.

– Конечно, я хочу, чтобы она нашлась, – наконец мягко сказал Грейсон. – Но мы не можем рассчитывать на детей, даже если они хорошие ребята. Нам необходимо взять эту ситуацию под контроль. – Он положил руку на плечо Фибса. – Вы публичный человек. Это ваша работа.

Сенатор глубоко вдохнул, посмотрел на Мэгги, на Джейка и, наконец, на Грейсона.

– Вы правы, – сказал он. – Мы это сделаем. Вы уже приготовили речь?

– Вы совершаете огромную ошибку, – сказала Мэгги низким и грубым от отвращения голосом. И прежде чем кто-то успел что-либо сказать, она стремглав бросилась из библиотеки. Фрэнк видел, что она в бешенстве, – кулаки сжаты, плечи напряжены.

Он вздохнул. Мэгги всегда терпеть не могла невысокие моральные устои, которые, очевидно, правили бал в большинстве властных структур. Его тоже покоробила нынешняя ситуация, более страшная, чем какая-либо прежде: гнусный ублюдок решил рисковать жизнью дочери ради саморекламы. Но Фрэнк достаточно проработал в Вашингтоне и увидел достаточно лживых политиков, чтобы смириться с этим и научиться быть гибким.

Мэгги же никогда не пыталась быть гибкой. Она использовала всяческие ухищрения и ложь до тех пор, пока это работало, но, когда ее карты были биты, она шла напролом. Особенно когда на кону было спасение чьей-то жизни.

Боже, она была лучшей – невероятный талант. Он понял это, когда в первый раз увидел ее в Куантико – она отрабатывала сценарий с похищением, который он сконструировал специально, чтобы выявить новобранцев, не выдерживающих повышенного давления во время переговоров. Мэгги обладала мощной комбинацией отменной интуиции и крепких нервов, что было редкостью не только среди новобранцев, но и среди опытных агентов.

В последний момент некоторые новобранцы паниковали. Остальные могли держать себя в руках всего несколько часов или не были в состоянии правильно ввести в заблуждение, и ложь сквозила в их голосе, уничтожая всякую связь с преступником. А у некоторых просто не было инстинктов – где надавить, где отступить, когда надо торговаться, когда менять игру, стоит ли показывать свою силу или понимание.

В конце упражнения Мэгги была единственной, кто действительно справился. Тоненькая девчушка со светлым кудрявым нимбом волос и серьезными, широко открытыми голубыми глазами. Она никогда не ломалась. Даже в тот раз, когда отправила фейковый спецназ и они отрапортовали, что оба новобранца, играющих жертву и похитителя, мертвы.

После занятия он подошел к ней на лестнице и представился.

– Вы были очень хороши там. – Кажется, так он ей сказал тогда.

И он никогда не забудет, что она ответила, вздернув подбородок вверх:

– Я сделала все правильно в симуляции, но в реальной жизни они тоже оба были бы мертвы.

– Малыш, – сказал он мягко, – это издержки профессии.

Это был первый урок, который должен был усвоить каждый новобранец. И самый важный.

Она глубоко вздохнула и сказала:

– Я знаю.

Через несколько дней Фрэнк заглянул в ее досье и понял, насколько непосредственно она это знала… и что она была из тех выживших, что продолжают восставать из пепла, и неважно, сколько раз они сгорали.

Сегодня он видел проблески жизни, искры старой Мэгги – как она бросила телефон этого Грейсона, какое ледяное отвращение слышалось в ее голосе, когда она спорила с сенатором. Это воодушевило его больше, чем все, что он видел за те два года, пока ее не было в Бюро. Он приглядывал за Мэгги, конечно, но на долгое время ему показалось, что потеря девочки в «Шервудских Холмах» навсегда ее сломила.

Но сейчас она снова была здесь, снова в игре, и с такой свирепостью, которую Фрэнк видел только у агентов-женщин. Они работали лучше, потому что их интуиция не была затуманена мачизмом и потому что им больше нужно было доказывать.

А Мэгги всегда больше всех нужно было доказывать самой себе – и это делало ее работу просто блестящей. Она жаждала быть лучшей и никогда не удовлетворялась достигнутым.