– Никто не может нам помочь, – холодно ответила миссис Уилсон. В ее глазах застыло страдание.

Серена колебалась. То, что она собиралась сказать, могло быть неправильно истолковано и прозвучать оскорбительно, но она все же произнесла:

– Я не хочу обидеть вас, миссис Уилсон, но моя семья весьма состоятельна и...

К своему облегчению, она увидела, что ее слова не были восприняты как оскорбление.

– Я понимаю, что вы имеете в виду, миссис Андерсон, и благодарна за ваше предложение, – с достоинством ответила женщина. – Но дело не в деньгах. Дело в отношении Чака к тому, что с ним случилось. Он ни разу не выразил сожаления по поводу того, что сделал, ни разу не обвинил в своих бедах вашего мужа. Но он не в силах принять свою судьбу. Он даже не пытался примириться с ней.

Послышался скрип коляски, выезжавшей из «берлоги». Больше женщинам не о чем было говорить.

– Я накрою на стол, – сказала миссис Уилсон, как только ее сын показался в гостиной. – Ваш визит был для нас приятным разнообразием. Может, при случае позвоните нам, миссис Андерсон?

Рэдфорд смотрел на Габриэль словно на умалишенную.

– Я правильно тебя понял, крошка? Ты сматываешь удочки? Бросаешь все, за что мы боролись, и едешь во Вьетнам? Ты оставляешь меня и ребят в ту самую минуту, когда мы наконец потом и кровью добились своего?

Габриэль кивнула, не спуская решительного взгляда с его лица. Она знала, что ее ждет. Она понимала, что не только отказывается от денег и славы, но и совершает предательство, оставляя группу без солиста.

– Да. Мне очень жаль, Рэдфорд. Я понимаю, какой дикостью все это кажется тебе. Понимаю, сколь неудачно выбрала время, ведь сейчас группа стоит на пороге настоящего успеха – подписан контракт на запись альбома, но я обязана это сделать, mon ami. Ты сумеешь найти другую певицу, может, даже лучше меня.

– Ты заявляешься ко мне, говоришь, что намерена испортить все, ради чего я трудился, с тех пор когда пешком ходил под стол, и тебе нечего сказать, кроме «мне очень жаль»? За кого ты меня держишь? Уж не думала ли ты, что я отвечу «все в порядке, мадам, не волнуйтесь»? Черта с два!

Все, что до сих пор оставалось невысказанным между ними, выплеснулось в приступе яростной злобы.

– Ты и есть наша группа! – Рэдфорд не видел смысла скрывать правду. – В той же мере, что и я сам! Ты не можешь просто взять и уйти. И не надейся!

Глаза Рэдфорда полыхали жгучим гневом, и Габриэль понимала: он совершенно прав. Она предала его, предала всех участников группы.

– Я уже сказала, что сожалею, – срывающимся голосом произнесла она. – Я сказала так, потому что не знаю других слов. Мне очень жаль. Отлично понимаю, как скажется мой поступок на всех вас, но обязана это сделать. Я обязана попытаться найти Гэвина. Я больше не могу сидеть сложа руки.

– Боже мой! – Рэдфорд одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и так крепко сжал плечи Габриэль, что она вскрикнула от боли. – Забудь его! Он мертв! С ним все кончено! – Гнев смешивался в его сердце с другими чувствами, так долго копившимися под спудом. – Все это тянется слишком долго, Габриэль. Ты хочешь того же, чего хочу я. Ты хочешь покорить весь мир. И ты можешь это сделать. Ты и я – мы сможем быть вместе. Ты понимаешь, о чем я говорю? Быть вместе не только на сцене, но и в личной жизни! Я хочу тебя, крошка. А ты хочешь меня. И всегда хотела. И всегда будешь хотеть.

Его прикосновение жгло кожу Габриэль сквозь тонкий шелк блузки. Она стояла, не в силах шевельнуться. К ее горлу подступили слезы стыда и отчаяния, но тут послышался голос Мишеля:

– Крошка Гэвин споткнулся и ободрал колени. Пожалуй, тебе стоит подойти и успокоить его.

Габриэль оттолкнула Рэдфорда. Она не смотрела на Рэдфорда, не отваживалась на него смотреть.

– Спасибо, Мишель. Где ребенок? Веди меня к нему.

Прошло немало времени, прежде чем она вновь обрела спокойствие. Она едва не предала Гэвина, и только вмешательство Мишеля спасло ее. Мысль об этом мучила, иссушала, сердце.

Когда Габриэль и Рэдфорд встретились вновь, они оба понимали, что вплотную приблизились к Рубикону и должны его перейти.

– Я вылетаю в Париж утром после нашего последнего концерта в Америке, – сказала Габриэль. Под ее глазами выступили темные круги, лицо, неизменно искрившееся лукавством и смехом, было бледным и хмурым.

Рэдфорд видел, что не в его силах уговорить ее остаться.

– Я беру другую певицу, – хриплым голосом произнес он. – Но лишь на время. Ты по-прежнему остаешься членом группы. – Понимая, что еще секунда – и он окончательно потеряет самообладание, Рэдфорд повернулся и быстро пошел прочь.

Она смотрела на его стройные ноги, обтянутые голубыми джинсами, на широкие плечи с бугрившимися под белой футболкой мускулами и ненавидела себя за чувство сожаления, пронизывавшее ее до глубины души.

Когда две недели спустя Габриэль входила в вестибюль «Георга V», чтобы встретиться с Сереной, она все еще чувствовала себя подавленной.

Серена приехала в Париж накануне. Она сообщила о своем прибытии по телефону и добавила, что уже получила вьетнамскую визу. Габриэль ничуть не удивилась. Она понимала, что такой «пустяк», как получение разрешения на въезд в страну, охваченную войной, не представляет ни малейшего затруднения для женщины, у которой наверняка есть друзья в самых высоких кругах.

Пересекая роскошный вестибюль, Габриэль улыбнулась. Она не удивилась бы, даже скажи ей Серена, что ее отец – министр внутренних дел Британии.

– Габриэль! – крикнула Серена, устремляясь ей навстречу, ослепительно красивая в клубнично-розовом шерстяном костюме с короткой юбкой.

Они обнялись в центре холла, не обращая внимания на заинтересованные взгляды мужчин. Внезапно Серена отпрянула и вопросительно заглянула в мрачное лицо подруги.

– Господи, Габриэль! Что с тобой произошло за то время, пока мы не виделись? Ты выглядишь так, словно тебя пропустили через центрифугу!

– Так и было, – с улыбкой отозвалась Габриэль, вдруг снова почувствовав себя прежней веселой озорницей. – А ты? Ты и сама немножко нервничаешь?

Серена рассмеялась.

– Да уж, после Вашингтона мне не приходилось скучать, – сказала она, вспоминая о Чаке. Взяв Габриэль под руку, она вывела ее из отеля на парижские улицы, залитые бледным ноябрьским солнцем, и заговорщическим голосом произнесла: – Сейчас я тебе все расскажу.

Эббра арендовала дом с видом на море, примерно в полумиле от Ла-Иоллы. Родители были шокированы, когда она сообщила им, что переезжает, но Эббра осталась непреклонной.

– Чтобы работать, мне нужно уединение, мама, – сказала она, беря мать под руку и ласково стискивая ее пальцы, надеясь на понимание.

– Тебе и здесь никто не мешает. Господи, да ты часами сидишь над машинкой в своей комнате! Это так неестественно – проводить столько времени в одиночестве!