Он стремительно выбрался из «вороньего гнезда», спустился по вантам, пробежал по палубе и взлетел на бизань-мачту проворней любого юнги. Он подобрался к парусу на второй снизу рее. И принялся разбирать тяжелые складки парусины, чтобы убедиться, что ему не померещилось. Внизу, на палубе, собралось несколько матросов: им сделалось интересно, что такое разыскивает. Сланк.

«Вот!» Сланк расправил последнюю из складок. Внутри обнаружилось три огрызка от яблок, съеденных вместе с семечками, и начисто обглоданная косточка: даже мозг изнутри был тщательно высосан.

«Крыса? Но какая крыса полезет так высоко? Птица?»

Сланк зацепился коленом за канат и свесился вниз головой в складку паруса. Матросы внизу загомонили: зрелище становилось все занятнее. Сланк достал косточку и поднялся обратно на рею. Он сел поудобнее и принялся пристально разглядывать свою находку.

Следы зубов. Нет, этой косточкой лакомилась вовсе не птица. И зубы были не крысиные — это были следы зубов человека, причем слишком мелких, чтобы принадлежать взрослому. Скорее, это был…

Сланк устремил взгляд в сторону лондонских крыш, потом посмотрел вниз, на палубу. Не мог ли оставить это их «заяц»? Однако же яблочные огрызки не были старыми и гнилыми — они выглядели почти свежими. Эти яблоки съели совсем недавно… А ведь «заяц» спрыгнул с корабля несколько недель тому назад!

Сланк нахмурился. Он вспомнил другой корабль и мальчишку, который вот так же спрыгнул за борт, а потом вернулся живым и здоровым, как ни в чем не бывало. Сланку вспомнились слухи о призраке, бродившем по кораблю, уже после того, как «заяц» спрыгнул за борт!

«Неужели?!»

Сланк уставился на косточку и стиснул ее в кулаке, как будто это было горло летающего мальчишки. Если этот мальчишка каким-то образом очутился на корабле и теперь он здесь, в Лондоне, чем это грозит Омбре и его планам? Рискнет ли Сланк упомянуть об этом? Тогда, на острове, Омбра предостерегал его, чтобы он не смел увлекаться своей ненавистью к мальчишке — ненавистью, которая была близка к одержимости. Так стоит ли теперь рисковать, упоминая о своих подозрениях, раз у него нет никаких доказательств, кроме обглоданной косточки и пары яблочных огрызков? И тем не менее Омбра сам явно подозревал, что на корабле творится что-то неладное. Недаром он требовал устраивать обыски и удваивать число вахтенных…

И тем не менее Сланк решил пока что оставить свои подозрения при себе. Он сунул косточку в карман, спустился на палубу, соврал что-то в ответ на расспросы любопытствующих моряков.

Нет, пока что лучше будет помалкивать. Но когда Сланк сойдет с корабля, он рано или поздно отправится на поиски мальчишки. И когда он его отыщет…

Сланк сунул руку в карман и сдавил косточку так, что она сломалась.

Питер, по-прежнему пряча Динь-Динь под рубашкой — чем та была чрезвычайно недовольна, — выбрался из проулка и очутился на оживленной улице. Посреди улицы проезжали телеги, нагруженные бочонками и ящиками, и тачки, которые катили усталые, бранящиеся люди. Шагали туда-сюда моряки всех цветов кожи, одетые в самые причудливые наряды, болтающие и переругивающиеся на всех языках мира. Все как будто куда-то торопились. Все толкались и мешали друг другу.

Вдоль улицы, над канавами, в которых журчала вонючая мутная вода, красовались лавчонки, торгующие часами, секстантами, парусиновыми штанами, непромокаемыми куртками, гамаками, канатами, фонарями — короче, всем, что только может пригодиться на корабле. Вперемежку с лавчонками попадались питейные заведения, откуда неслись крики, пение, смех и шум потасовок. Из того заведения, напротив которого очутился Питер, вышел моряк в красной фланелевой рубахе. Моряк постоял, шатаясь взад-вперед, а потом рухнул ничком в канаву. Никто не обратил на него внимания: бурная людская река невозмутимо струилась мимо.

По улице прошагал господин официального вида, в синей куртке с медными пуговицами.

— Простите, сэр, — начал было Питер, подступив к нему, — вы не подскажете, где можно найти лорда…

— Прочь с дороги! — рявкнул человек, даже не взглянув на Питера.

Он пихнул мальчика в сторону. Питер налетел на другого человека, тот толкнул его на третьего, а третий отвесил мальчишке такую затрещину, что Питер растянулся на мостовой и ему пришлось отползать в сторону боком, точно крабу, чтобы не попасть под копыта ломовой лошади.

Питер вскочил на ноги и прижался мокрой спиной к стенке дома. Сердце у него лихорадочно колотилось. Динька сердито зазвенела из-под рубашки.

— Не можем мы улететь! — вполголоса объяснил Питер. — В Лондоне люди не летают!

«Потому что не умеют! — возразила она. — А мы-то умеем!»

— Здесь летать нельзя, — сказал Питер. — Я не хочу, чтобы меня заметили.

Холод пробирал его до костей. Он отчаянно трясся. Он был мокрый и грязный и стоял босиком на холодной земле. Питер внезапно, словно заново, заметил, как ему холодно, какой он голодный и усталый. Но хуже всего был холод.

И к тому же уже темнело.

Питера мало-помалу начало охватывать отчаяние. Мальчику ужасно захотелось снова очутиться на острове, вместе с Потерянными Мальчишками. В какой-то момент он уже готов был опуститься на землю, свернуться комочком и разреветься. Единственное, что его остановило, — это была мысль о Молли и воспоминание о том, как она спрыгнула с корабля в открытом море, чтобы спасти ему жизнь. Вот если бы он, Питер, попал в беду, уж Молли-то точно не стала бы сидеть и хныкать: она непременно нашла бы способ ему помочь! Но теперь беда грозила самой Молли. Она была где-то здесь, в этом равнодушном, безумном и жестоком городе. И ее необходимо было найти.

Как угодно.

А в двух милях оттуда, в роскошном особняке на Кенгсингтон-палас-гарденз, бродила по своей комнате Молли. Ей сегодня было как-то особенно одиноко и весь день не сиделось на месте. Каждые несколько минут девочка останавливалась и выглядывала в окно, сама не зная зачем.

За окном каждый раз открывался один и тот же вид: улица, мрак, стоящий на страже мистер Кадиган. Ничего не менялось. И тем не менее Молли снова и снова тянуло выглянуть в окно.

Девочка присела на кровать, потом встала, снова села, потом прилегла — наверное, уже раз в десятый, заранее зная, что успокоиться не выйдет.

И вдруг она ощутила жжение у основания шеи. Молли проворно расстегнула две верхние пуговки бело-голубого платья и нащупала висящий на шее медальон.

Медальон был горячий.

Молли подбежала к окну. За окном лило как из ведра. Девочка окинула взглядом широкую улицу перед особняком, но дождь хлестал так сильно, что даже дома напротив видно не было. Молли вопреки всему исполнилась надежды, что увидит на улице отцовский экипаж или даже самого отца, поднимающегося на крыльцо.