– Ну-ка. Сбейте меня, сковырните страннодумца-шулеришку, я Вам памятник наставлю.

– В мечту верю: если мать любит сына, пусть скажет ему это. Если женщина не любит, то пусть простит. Если заповедей нет, ни в отложениях старых пород, ни в книгах, ни в рассудках – надо соорудить. А иначе, что же вы своим порядком скреплять будете – прах с иллюзиями, чушь со звериным оскалом. Порядок это клей, клей в крови, чтобы соединить мечты и будни.

– Эк, хватили, – взбудоражился гадатель. – Нонче в крови одни лямблии с патогенными гнидами. А дайте-ка, я на Ваши мечты погадаю?

– Поздно уж, – стал откручиваться Арсений, глянув на выпирающий из окна вечер. – Да и у карт веры нет.

– А мы мгновенно. Быстро Вам, научно-педагогической непоседе, и раскинем. Вот, стойте-ка.

Старикашка куда-то сунулся, под раскладушку, выудил оттуда пыльный увесистый фолиант, чихнул и отер рукой.

– Географическим верите? – и водрузил перед Сеней основательный старый атлас мира и произвольно раскрыл страницу на Африке с Нубийской пустыней, где совсем недавно поставил Полозков автограф-кляксу.

– Однако! – только и промямлил географ.

– Однако гадаю на средний круг, – возложил старичок желтые ладони на карту. И поглядел на Арсения Фомича. – Если с пожилым встретитесь, правды не ждите.

– Вы о себе? – выдавил географ.

– Не могу знать, карты об том с гадателем не шепчутся. Строги больно. Вы с пожилым-то что, собрались свидеться?

– Каждый день новые люди. И майоры, и адвокаты, да и особы нелегкого поведения. Но население стареет.

– Ну и ладушки, – согласился Кондратий Ильич. – Правды не ожидайте, будет, чувствуют дрожащие пальцы мои, только плен мечты. Пустой сосуд, глухой угол хлада.

– Это как? – не удержался и попытался выведать Арсений.

– Не знаем…С…Не сообщено. Теперича ближний круг. Листнем, – и Ильич произвольно сцапал кипку и перевернул в атласе. Выплыло Средиземноморье, и особенно Киклады и Эгейская водная гладь.

– Кладу ладошки, жмурюсь, – проворковал гадатель. – И восприимствую заднее отражение. Вы что ж, Фомич, с дитями связались?

– С детьми? – удивился географ. Потом догадался. – Да я же учитель, школьный педагог.

– Не ведомо. Карты глядят меня насквозь, не задерживаясь. А проглядываются совсем мелкие – шентропа и мелюзга, от коих зубная боль и ушной зуд, одни еще мельтешатся взрослее этих телом, но разумением – те же промокашки. Я как раз в банках гадал, один шустренький – Ваш пришелец?

Арсений помолчал:

– Вы зря молодых да малых обделяете разумением. Вон кистеперые рыбы 200 миллионов лет назад тоже дуры-дурами, а плавники об грязные жидкие болота ободрали, мозоли набили и смогли на сушу выбраться. Всем нам, великим провидцам, оказались отцы-матери. А тоже мозгов было чуть…

– Не думаете ли, Арсений, что поодиночке сей подвиг совершили подвижные твари. Нет, выбирались кучливо, соблюдая порядок. Одному-то не выбраться, дражайший. Одному, не в группе – хана. И потом, хватанули, 200 мильонов. Да нынче особые прозорливцы на тыщу лет не загадывают. Солнце перевозбудилось от наших похабий, того и гляди – подавится в горячке. И на десять лет не загадываем – циклоны от нашей грязи свернули с маршрутов, ураганы посбесились, ледники плачут – и глядишь, тьфу, годик пробежал – и нет плесени на матушке голубой. Очень экология того-с! Так что в ближнем-то кругу – что у Вас с молодыми, затея? Поостереглись бы.

– Ничего сам не планирую. Плыву вдоль, – ответил географ.

– Вот оно самое забористое путешествие, самое потешное, – широко улыбнулся Кондратий. – Сам, когда был, обожал по ветру.

– Про дальний круг вещать будете? – спросил Арсений.

– Нет, – и Ильич перевернул атлас на белый форзац – Про это сами знаете, этот круг сами и чертите. Что мне с картами поперек хода ломиться – пустое дело. А коньячку-с, тяпнете? – любезно предложил он. – Где то на донышке плескалось.

Арсений поспешно отказался и совсем быстро вскоре отбыл из тусклого пристанища гадателя и психоэколога Кондратия Ильича. Старичок этот, а, впрочем, и не совсем старичок, как засохшая на лету летучая мышь, упавшая в паутины глухих углов темной пещеры и еще бьющая в конвульсиях прорицающими лапками, вызволил в ощущениях географа тревогу непомерной осведомленностью и непереносимым запахом умственного тлена. Изрядный каверзник, обиженный на мир забавный казуист или естественный, по годам и скопившимся обидам проклинатель времени – кто он?

Но мысли Арсения тут же улетели вперед, еще представилось вдруг, как к полуночи он откроет дверь, увидит за ней, за дверью, вновь пришедшую к нему женщину, стройную и строгую. " Ну что? – спросит женщина, оглядывая его с тоской и неприязнью. – Таскаешься все где-то, иллюзионист, Атлантиды осматриваешь? Все кормишь надеждами". – И швырнет ему в лицо какую-нибудь мелочь: сумочку или телефон. А Сеня откроет холодильник, где холодно и пусто. Поэтому географ еще с полчаса прокрутился в магазине, нюхая сыр, теребя подсунувшийся в руку окорок и заглядывая в кошелек.

В квартире горел свет. Сенино сердце совершило тройной прыжок и застряло у легких, так что и выдохнуть стало трудно. Руки отбили барабанную легкую дробь по трясущемуся пакету с провизией. Она, сообразил, как в тумане высоких широт, географ и вступил безгласным манекеном в комнату.

На его широкой тахте, полуразвалившись, сидела парочка юных созданий, впрочем, подобравшихся при появлении домовладельца. Перед парой на стуле точала полупустая бутылка какой-то красной сивушки и на обрывке газеты – пара мармеладин. Развалившиеся создания были укутаны в мятые несвежие куртки и затертые джинсы, скинули в сторону ботинки и медленно пошевеливали дырявыми пятками носков.

– Ну, че? – хрипловато спросил паренек Кабан. – Таскаешься где-то, дверь нараспашку – от шпильки отворяется. А мне че? Опять…к той матери, папка – то заболелся, упавший.

– Мы, ладно. Слышьте, дядя? – в волнении поддержала приятеля Краснуха. – Мы за вас должны были последить заместо отца этого, Кабаненка. Папка занедужил, упал в горячую падучку, корчится. А что делать?

– Работа, – поддержал паренек. – Вот и вошли, ждем, когда заявишься. Только тут на твой след напали.

– Снаружи, дядя, очень холодно. К трусам примерзли, – залепетала девчушка, все-таки опасливо глядя на географа. – Ты не бойся, я ничего показывать не буду. И твою кровать мы не сильно помяли, – оправдалась она, указывая на подстеленную мятую газету. – Ты не бери на сердце.

– Я не беру, – сообщил географ.

– Выпьешь? – предложил мальчик, указывая на бутылку.

– Поздно уже, – отказался хозяин.

– Поздно уже только родиться, – солидно пошутил чьей-то шуткой паренек.

– Мы, дядя, сейчас отвалим, – сообщила девчонка, нетвердо поднимаясь. – Дело сделали, Вас уследили, какие к его папаше припензии. А то ему майорка обещал, упустит – жизнь в клетку.