Приплыли.

Такого сюра я точно не ожидал. Умру, если буду искать убийцу?

Почему-то именно сейчас из глубин памяти отчетливо всплыло нетленное: «…Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус…».

– Вы, случайно, не родственница человеку по фамилии Воланд? – вырвалось у меня беспомощно. – Хотя… до человека ему далековато будет. Точнее, наоборот… людям до него…

Диана улыбнулась.

– Это таким культурно-литературным способом ты пытаешься спросить у меня, кто же я такая на самом деле?

Мне оставалось только тупо кивнуть.

– Это очень долгий разговор, Витя.

Запоздало мелькнуло: «А кривлялась, будто не знает моего имени, зар-раза». Ключевое слово – «запоздало».

– Когда-нибудь я расскажу тебе что-нибудь из моих… кхм… то есть… из моей биографии. Это ко всему прочему будет еще и поучительно.

– А почему не сейчас? – набычился я. – Поучите меня сейчас. А то ведь… продолжу искать убийцу, да так дураком и помру.

– Не продолжишь, шантажист, – улыбнулась Диана, ласково взъерошив мне волосы. – Поверь мне, впечатления дурачка ты не производишь. К тому же риск, как я сказала, не только для твоей жизни. Рискуют, между прочим, и твои собственные друзья. Коллеги, так сказать. А ты не из тех, кто подставляет своих товарищей. Ведь так?

Почему я начинаю злиться? На ровном, казалось бы, месте.

Почему меня злит эта женщина?

– Если я правильно уловил мысль, вам лично этот преступник известен?

Диана пожала плечами:

– Разумеется. Я вообще много чего знаю.

– Хорошо. Рассуждаем дальше. Вся эта ваша канитель с фокусами в школе, похищенной газетой из библиотеки и вообще… всем эти маскарадом – затеяна лишь для того, чтобы остеречь меня от необдуманного шага. Так?

– Приблизительно так.

– А чем я вам так приглянулся? У меня что, пробор на голове красивый?

Женщина задумчиво посмотрела на свои руки, потом подняла глаза на меня.

– Дело не в проборе. Дело в опасности нарушения цепочки событий, с которыми связан лично ты. И, как ни странно, я! Дело в риске обрушения огромного массива усилий, затраченных, скажем так, группой людей, разрозненных друг от друга, но делающих одно общее дело…

– Какое дело? – тут же вцепился я, перебив Диану. – Ведь я же должен знать, раз так много от меня зависит?

– Как раз и нет.

– Что «нет»?

– Знать не должен.

– Почему?

Она улыбнулась.

– Послушайте, Виктор Анатольевич, вам сейчас, по моим подсчетам, лет пятьдесят, не меньше. И восемь лет вашей детской оболочке. Почему же вы, взрослый человек, позволяете своей малолетней составляющей превращать себя в почемучку?

Я помолчал.

Терпеть не могу, когда меня уличают в этом вынужденном инфантилизме. Между прочим, у меня в голове тоже фифти-фифти – одна часть сознания взрослая, а другая – детская. Ну и чего здесь такого?

Да уж.

Вы слышали? «Что здесь такого?» А, нет, ничего особенного…

– А сколько ВАМ лет, уважаемая Диана Сергеевна? – спросил я вкрадчиво, даже, если честно, и не рассчитывая на правдивый ответ. – Ведь если суммарно, наверняка гораздо больше, чем мне?

– Ну, тут ты угадал, – как-то неприятно усмехнулась женщина, – впрочем, это не столь важно.

– Почему? Очень даже важно. Мы будто бы на разных языках разговариваем. Так сколько? Раза в три больше, чем мне? Или в четыре? Что, неужели в пять раз? У вас было уже пять перерождений? Двести пятьдесят лет?

Диана вдруг весело и заливисто расхохоталась, как девчонка беззаботная. От души.

Я терпеливо ждал окончания сеанса «смехопанорамы», всем видом демонстрируя, что тем не менее настаиваю на получении ответа на поставленный мною вопрос.

– Уф-ф… Рассмешил…

– Чем это?

– Тем, что даже представить себе не можешь, насколько ты промахнулся.

– Промахнулся? Однако. Ну… и на сколько?

– А знаешь, почему ты меня ассоциируешь с принцессой Дианой?

– Хотелось бы узнать.

Женщина задумчиво погладила клеенку на столе. Потом попробовала пальчиком сопроводить замысловатый узор. Я как завороженный следил за движением холеного ногтя, раскрашенного в стиле модных тенденций маникюра образца две тысячи пятнадцатого года – филигранные золотые лепестки на матово-белом фоне, и каждый ноготок раскрашен по-своему.

– Тогда ответь мне на вопрос, – прервала она молчание и гипнотические манипуляции своим маникюром. – Как ты думаешь, в этой, именно в этой временной реальности существует ли вообще… Диана Фрэнсис Спенсер?

– В смысле?

– В смысле есть ли вообще дочь у английского графа Джона Спенсера? Или, может быть, у него сын родился? На этот раз…

Я в опупении уставился на эту невозможную женщину.

– Что вы этим хотите сказать?

– Ты правильно меня понял. Не надо делать такие страшные глаза, это не волшебство и не бред двух сумасшедших, несмотря на то что на мне медицинский халат. Ты меня еще в форме стюардессы не видел.

– А при чем тут стюардесса?

– Ни при чем. Просто доводилось бывать. И не только стюардессой…

– То есть… вы хотите сказать… что вы… Да ладно! А как же возраст? Вам, на глазок, где-то под тридцатник. А принцессе Диане сейчас… то есть… если она сейчас была бы… было бы где-то… четырнадцать или пятнадцать. В два раза меньше!

– Джентльмены, как правило, не упоминают возраста дам, с которыми им выпала честь общаться. Тем более так вульгарно – «тридцатник». Аутре́йджесли![5] Что за фамильярности! А впрочем… мне тридцать шесть. Тем не менее спасибо за комплемент. Минус шесть… мм… немало…

– Так ведь не бьется возраст!

– Поверь мне, все бьется как надо. И куда надо. А родиться чуть раньше или позже контрольной точки… вообще не проблема. Точнее будет сказать – переродиться…

– Чего?

– Ты такой смешной, когда глаза выпучиваешь. На Пиноккио похож. Так. Все. – Диана поднялась со стула. – У меня в машине девочка, которая сломала ключицу. Хоть я ей укол и сделала, но заморозка скоро отойдет, и будет много крика.

– А… Черешня… она тоже? Перерожденная?

– Нет, что ты. Она просто талантливая девочка. Но лет через сорок действительно может переродиться в свое детское спортивное тельце. Там видно будет, посмотрим на ее поведение.

– Чего-чего? Посмотрим?