— Вода! — крикнул я. — Вода пошла?

— Шла полчаса назад, — ответила мать. — Что за беспардонность. Посмотри, какие круги у меня под глазами. Не давали спать своим грохотом. Неужели надо начинать с рассветом? Слава Богу, хоть сейчас затихли.

Я ужаснулся.

— Что значит «затихли»? Они умерли? От жары?

Лотта посмотрела на меня поверх пучка гладиолусов.

— Нет, нет. — Она засмеялась. — Живы-здоровы. Где Бартон? Он не с тобой? И где поцелуй, мой большой мальчик?

Мэри показала на мое место за столом — там уже стояла тарелка с приборами.

— Садись-ка давай. Я приготовила тебе тунца.

Я не сел. Не поцеловал мать. Я бросил сумку и по коридору выбежал на дорожку, туда, где она закруглялась в углу дома. «Паккарда» на месте не было, это значило, что Норман уехал на студию. Я обогнул крыло, из-за которого утром вышел негр. Там было отверстие вроде норы; оно вело в низкое подземелье. Не задумываясь, я нырнул под землю.

Под домом было темно, лишь несколько лучей пробивалось через узкую решетку за спиной. Уже здесь пришлось нагнуться; двигаться дальше в темноту можно было только на четвереньках. Я пополз; скоро исчез и последний луч света. Несмотря на вечный мрак, казалось, что здесь жарче, чем под солнцем. Земля была теплой на ощупь, вспомнился урок географии: внутри земного шара раскаленный, расплавленный камень. Я остановился в неуверенности — смогу ли найти дорогу обратно в этой черной пещере. И только теперь подумал о настоящей опасности — например, о змеях, или койотах, или пумах, рыщущих по соседству в каньоне Растик. Даже от укуса паука, «черной вдовы», можно умереть.

Я оглянулся. Сзади было темно, как ночью. Но далеко впереди, между рядами свай показалось слабое желтое свечение. Заблудился? Ползал по кругу? Я двинулся в ту сторону, и скоро выяснилось, что свет идет от лампочки, висящей на шнуре, перекинутом через трубу. Но то, что я увидел затем, превзошло мои худшие опасения. На земле лежали два мертвеца: утренний громадный негр и другой, поменьше, постарше, посветлее, усатый, с разинутым ртом. Великан лежал на боку с открытой ладонью; маленький — подвернув под себя руку, а другую закинув на бедро товарища. Я замер. Это смахивало на трюм невольничьего корабля, где человеческий груз погиб от истощения, удушья и жажды.

— Эй! — крикнул я, нерешительно приблизившись к ним. — Эй! Эй!

Меньший — он был, наверное, не намного выше меня, — поднял голову.

— Кто там?

— Это я, Ричард. Я живу здесь.

— Что ты делаешь под домом?

— Ничего не было слышно. Хотел посмотреть, целы вы тут или нет.

— Это твою маму я видел? Цветы собирала в саду.

— Да. Лотту. Она каждый день собирает.

— Ну, там есть из чего выбрать.

Второй негр, блестящий, как лаковая шкатулка, подтянул ноги к груди и снова выпрямил. Он открыл глаза. Я увидел, что белки у него желтоватые.

— Это Ричард. Говорит, он хозяин дома.

Большой чуть заметно кивнул. Толстогубый рот его как будто никогда не закрывался. Разговор продолжал маленький.

— Ты почему не в школе?

— У нас полсмены. С войны так.

— Вот Мартин, он был на войне.

— Правда? Вы были в армии? Или на флоте?

Тот посмотрел поверх моей головы.

— В армии.

— Чему тебя там учат? В полсмены?

— Разному. Обыкновенно. Умножению. Истории «Мейфлауэра»[74]. Приходилось учиться на скрипке. На прошлой неделе я делал доклад о Бостонской бойне[75]. Там погибло всего пять человек, а все равно называется бойней. Первым был убит Криспус Аттакс. С ним интересная история. Понимаете, он был рабом, отпущенным на свободу, и двадцать лет проработал моряком. Когда Сэмюэл Адамс призвал докеров протестовать против британцев, Криспус первым встал в строй. У некоторых американцев были только палки! У некоторых вообще снежки! Я сказал в докладе: сегодня немногие знают, что первым, павшим за нашу свободу, был негр.

Я замолчал. Я чувствовал, что щеки у меня горят. Понятно было, что эти люди тоже не слышали о патриоте.

Мартин взглянул на товарища.

— Эдди, — только и сказал он.

Маленький отполз боком, как краб. У него, наверное, был фонарь — в темноте заметался вверх-вниз луч света. Я повернулся к бывшему солдату.

— Вы не подумайте, что я выхваляюсь. Мой любимый предмет — поэзия. Могу прочесть наизусть все «Первые мысли дня» Джона Гринлифа Уиттьера. «Достиг ушей пророка тихий голос». Это знаменитый стих.

Оттуда, куда уполз Эдди, донеслось громкое урчание, бульканье. Потом брякнули, громыхнули трубы.

— Значит, воды опять не будет? — спросил я.

Великан кивнул.

— Долго? Пока вечером не уйдете?

— Пока не кончим.

— А это долго?

Мартин не ответил. Из ящика с инструментами он достал странную пилу и, по-прежнему лежа на спине, принялся пилить над собой водопроводную трубу. Эдди, приползший обратно, услышал мой вопрос.

— Вот скажи мне. Ты знаешь, сколько туалетов у тебя в доме? — спросил он.

— Три наверху: у Лотты и Нормана, у нас с Барти и у Мэри с Артуром. И вроде два внизу. Всего пять.

— Нет, сэр. Шесть. Ты забыл про тот, что в комнате над гаражом.

— Да, верно.

— Теперь ты точно запомнишь. У него отдельная труба к септик-танку. Я сейчас что? Я тяну туда шланг, чтобы дать давление и вода спускалась.

— Не понимаю. Мы только этим туалетом сможем пользоваться?

— Да.

— А долго?

— Ну, шесть ванных да вся работа на кухне. Два дня, а скорее, три.

— Но это же туалет садовника!

— Так что три дня — да еще если мы с Мартином работаем сверхурочно, с утра до ночи.

— Не может быть!

Мартин перестал орудовать пилой и сказал:

— Канавокопатель приедет.

— Верно, — подтвердил Эдди. — Будет рыть отсюда до Романи-Драйв. Большая машина. Как чертово колесо, только вместо сидений ковши — режут, как нож.

— Но там же клумбы с цветами.

— Клумбы так клумбы, — сказал Эдди.

— Ну, нет! Нет!

— А чего ты огорчаешься? Насадишь новый садик.

— Да не садик! Вторник! Вечер у Лотты! У нас в каждые выборы большой прием.