Сэнди с х-образным франкенштейновским шрамом на лбу дергал за дощечку ставня. Тим помог ему оторвать целую половину. После этого они измазали стекло смесью мыла и слюней.

Я почти не замечал их трудов. Мысли мои были заняты уроком истории. Правду ли сказал актер? Во время войны я переставлял красные флажки, отмечавшие продвижение Красной Армии. Сколько было радости в тот день, когда они сошлись с голубыми американскими на реке в Берлине. А теперь их армия взяла в блокаду этот город, и бывшим союзникам приходилось доставлять туда еду и одежду по воздуху. Мало этого: кто-то убил Махатму Ганди. Гнусный Чан-Кайши провозглашен вождем Китая. А хуже всего, что республиканский конгресс принял вредный, как его назвал Гарри Трумэн, закон Тафта-Хартли. Рабочие люди не могут даже бастовать, чтобы добиться заработка для жизни. Зачем столько людей приносили жертвы? Кровь! Страдания! А теперь и сам Трумэн проиграет выборы и уйдет. Когда же откачнется обратно маятник? Неужели пойдет еще дальше вправо? И что будет с Джеки Робинсоном?[73]Ведь это должно что-то значить? Может быть, американцы согласятся наконец с тем, что записано в Декларации независимости: что все люди созданы равными?

Тут мои размышления прервал крик Барти:

— Нет, посмею! Посмею!

Его подзуживали братья Ковини.

— Слабо! Ты еще мелюзга.

— Я не мелюзга! Возьмите свои слова назад!

— Мелюзга. — Это вмешался Сэнди. — Только мелюзга боится.

Внезапно, гикая, как индеец, Барти помчался по высокой траве к дому Коттена. Вся шайка наблюдала за тем, как он накинулся на чугунную фигурку черного мальчика-жокея перед крыльцом.

— Жид! Жид! Жид! — кричал он и бил кулаками по маленькому черному лицу и красной кепке.

— Что ты делаешь? — крикнула Мэдлин. — Нельзя так говорить.

Но Барти озверел. Он дергал статую, тряс, стараясь свалить ее с пьедестала.

— Жид! Жид! Жид! Жид проклятый! Паршивый жид!

— Заткнись! — крикнул Сэнди. — Он не жид.

— Нет, жид! — вопил Барти из-под бумажного черепа.

— Ты что, не видишь? — чуть ли не умоляюще обратился к нему Уоррен. — Он черный. Значит, нигер.

Тим:

— Правильно! Он нигер!

Нед:

— Кончай обзывать его жидом.

А Гордон сказал:

— Сам ты жид. Вот кто ты, Барти. Жид.

Барти перестал пинать фигуру. Он завыл.

— Нет, не жид! Не жид! Не жид!

— Тогда кто ты? — спросил Пат.

— Я не жид!

Я ступил на траву.

— Отстаньте от него, слышите? Пошли, Барти, идем домой.

— Конечно, ты за него заступаешься, — сказал Гордон. — Потому что сам такой.

— Какой такой?

— Жид.

— Точно, — сказал Сэнди. — Как твой брат.

— Ничего подобного, — возмутился я. — Я не жид, и он не жид.

— Да ну? А кто же ты?

От растерянности я не сразу ответил. Несколько месяцев назад к нам пришел Грегори Пек и показал свой последний фильм «Джентльменское соглашение» на 16-миллиметровом проекторе Нормана. Может быть, из-за того, что час был поздний, фильм оставил меня в недоумении: актер — жид или нет? Почему так расстроилась Лотта, когда герой заговорил о том, к чему может привести простое замечание на улице? К избиению? К тюрьме? К смерти? Я видел в новостях, как бульдозеры сгребают в гору трупы. Это пришло на ум Лотте? Поэтому она заплакала?

— Ну а ты кто? — наконец нашелся я.

— Я католик, — сказал Тим.

— И я католик, — сказал один из Ковини.

Его брат добавил:

— Мы ходим в церковь. А ты куда ходишь?

Уоррен сказал:

— Я знаю, кто я. Я протестант.

— Ну? — сказал Гордон. — Объясни нам, Якоби. Кто ты?

— Не жид, — ответил я.

— Религию переменил! — это крикнул Нед.

Я увидел, что он заряжает рогатку галькой с дорожки.

— Барти, сюда!

Раз в кои веки брат послушался. Он подбежал ко мне.

— Он переменил религию! — выкрикнул Гордон.

Я подхватил сумку с подарками одной рукой, а другой — Барти.

— Религию переменил! Религию переменил! — Они скандировали хором.

— Барти, беги, — приказал я.

Он дернул сразу, по середине Романи-Драйв. Камешки из рогатки летели мимо него. Те, кто пришел без оружия, бросали палки и сучья. Уоррен поднял здоровый камень.

Мэдлин дернула меня за руку.

— Не стой здесь! Беги домой!

И я побежал, виляя; камень пролетел мимо моего плеча, ком земли разбился о спину.

Кончился на этом долгий вечер? Не совсем. Я нырнул в боковую калитку на Романи, но Бартона нигде не было видно. Я прошел через темный сад между поникшими фиолетово-желтыми анютиными глазками. Сердцевины венчиков выглядели как темные пятна от слез под глазами спаниеля.

Обозначился в темноте пекан, под ним стоял новый «бьюик», улыбаясь хромовой решеткой радиатора. Я прошел под аркадой на задний двор. Зеленая трава была черной. Но бассейн светился. Барти стоял в нем по пояс. В освещенной воде кости его наряда преломлялись, отчего он был похож на калеку. Он пригоршнями черпал воду и выливал на скругленный бортик.

— Эй, Барти, тут кое-что есть для тебя. — Я порылся в одном из бумажных пакетов и достал длинную конфету. — Батончик Питера Пола.

Блеснули в улыбке торчащие зубы.

— Питер Пол с ума сошел, — отозвался он, показывая на себя.

Я понаблюдал, как он ходит в воде. Я знал, чем он занимается: насекомые, жуки, мошки слетались ночью к мерцающему бассейну. Он спасал утопающих. Он возвращал им жизнь. Потом, оглянувшись через плечо, я увидел под аркадой Мэдлин. Она дошла до середины лужайки и остановилась.

— Что такое? — спросил я. — Ты что?

— Я хочу тебя поцеловать, — сказала она и, не дожидаясь ответа, прижалась полуоткрытым ртом к моим губам. Потом обняла меня одной рукой за талию. Ее колени, коснувшиеся моих, дрожали.

— Эй, я вижу Ричарда! У него вскочил!

Голос Тима шел из лимонной рощи за двором. Я обернулся. От дерева к дереву перебегали темные фигуры.

— Вскочил! Вскочил!

— О чем они? — спросил я у Мэдлин. — Что они кричат?

Но девочка уже бежала назад по дорожке из сада.

Теперь я разглядел лица, бледные, как лимоны среди ветвей. Они смеялись, мои друзья, и терли себя между ногами.