– Ты пацана бил? – без предисловий поинтересовался он у мастера.

– Чего? – изумился Никодимыч, и не подумавший до сих пор связать несчастный случай с собой. Но затем, очевидно, эта мысль пришла-таки ему в голову, и на лице появилось нечто вроде понимания или раскаянья. Но уступать или извиняться ему показалось недостойным, и он тут же перешел на крик:

– Да какое твое дело! Подумаешь, поучил щенка…

Петр Викторович Барановский любил бывать у своего кузена. Паулина Антоновна была радушной хозяйкой и всегда была рада гостям. Поэтому, когда Владимир Степанович предложил ему пообедать у себя, тот с удовольствием согласился. Кухарка в тот день превзошла самое себя, и проголодавшиеся мужчины с удовольствием воздали должное ее талантам. Дело уже подошло к десерту, когда во входную дверь настойчиво постучали.

– Кто бы это мог быть? – удивился хозяин дома и велел Глафире пойти узнать.

Горничная через минуту вернулась с молодым человеком, в котором кузены Барановские с удивлением узнали Мишу Богданова – недоучившегося студента, служившего у них чертежником.

– Прошу прощения, господа, – конфузясь, начал тот, – но только чрезвычайное происшествие заставило меня побеспокоить…

– Да не волнуйтесь вы так, Михаил… как вас?

– Николаевич.

– Замечательно. Присаживайтесь, Михаил Николаевич, и рассказывайте, что же такое приключилось.

– Извольте видеть, господа…

– Чаю хотите?

– Не откажусь.

– Глаша, подай чашку Михаилу Николаевичу!

– Благодарю. Так вот, наш гальванер…

– Будищев?

– Да. Так вот, он, некоторым образом, едва не убил мастера Перфильева…

– Что, простите?!

– Будищев избил Егора Никодимовича.

– Но как? За что? Что там, черт возьми, вообще творится?

– Простите, я не осведомлен обо всех подробностях, но произошла какая-то безобразная сцена, и Будищев избил мастера.

– Но остальные-то куда смотрели?

– Кажется, его пытались остановить, но…

– Что но?

– Это лишь увеличило количество пострадавших. Этот ваш гальванер всех раскидал и запихал в рот Егора Никодимовича, некоторым образом, калач.

– Какой калач?

– Окровавленный.

– Да откуда же он взялся?

– Не могу знать.

– Проклятье! – не сдержавшись, стукнул кулаком по столу Петр Викторович. – Я знал, что однажды случится нечто подобное.

– О чем ты?

– Владимир, прости меня, но я не могу больше молчать. Этот твой Будищев – совершенно неуправляем! Да – у него светлая голова и золотые руки в том, что касается гальваники, но на этом его плюсы заканчиваются, а все остальное – один сплошной минус!

– Ты преувеличиваешь.

– Нисколько! Ты вспомни сам его поведение. Ведь он себя держит так, будто он нам ровня, а между тем – он всего лишь простой ярославский крестьянин. Да, я понимаю, что он спас тебе жизнь, что он герой войны, но всему же есть пределы!

– Положим, я кое в чем с тобой согласен, – осторожно заметил Барановский-младший, – но ведь от него есть и польза. Ты же понимаешь, что его идеи потенциально стоят огромных денег.

– Потенциально – да! – раздраженно махнул рукой Петр Викторович. – Но в будущем. А в настоящем от него – один вред!

– Простите, Михаил Николаевич, – тихо спросила у чертежника до сих пор молчавшая Паулина Антоновна. – А где сейчас Будищев?

– В полиции-с.

– Что?! – взвился Петр Барановский. – Хотя – а чего вы ожидали? Конечно же, все должно было окончиться полицией. Ох, чуяло мое сердце… Все, господа, надо немедля отправляться на завод, пока там еще что-нибудь ужасное не приключилось.

– Забыл вам сказать, – добавил так и не успевший выпить предложенный ему чай Богданов. – Был еще несчастный случай с мальчишкой-учеником…

– Ах, оставьте эти пустяки, Миша. Поехали скорее.

Помощник околоточного надзирателя – плотный мужчина среднего роста, с густыми бакенбардами, переходящими в бороду, которым мог позавидовать иной генерал, – смотрел на арестованного зло, будто перед ним был не простой рабочий, а по меньшей мере бунтовщик. К тому же доблестный страж порядка не так давно плотно пообедал и потому до сих пор распространял вокруг себя запах лука.

– Совсем мастеровщина распоясалась! – прохрипел он простуженным голосом, продолжая сверлить злодея взглядом маленьких выцветших глаз. – На уважаемого человека напал; полиции сопротивление оказал; власть при этом похабно ругал. Так что быть тебе, сукину сыну, поротым!

Дмитрий бесстрастно выслушал перечисление своих преступлений, и лишь когда дело дошло до угрозы телесного наказания, коротко буркнул в ответ:

– А вот это вряд ли!

– Что?! – взвился полицейский и, подскочив к задержанному, совсем было хотел двинуть того кулаком, но путь ему почтительно, но вместе с тем твердо преградил один из находившихся в участке городовых.

– Охолонь, Максим Евграфович, он правду молвит!

– Это как понимать?

– Нельзя георгиевских кавалеров пороть.

Лицо помощника околоточного надзирателя за какую-то пару секунд выразило целую гамму эмоций – от ярости и недоверия до понимания и легкого испуга.

– Это правда, что ты георгиевский кавалер? – подозрительно спросил он у Дмитрия, одновременно скосив глаз на Георгиевский крест, украшавший грудь остановившего его подчиненного.

– Правда.

– И за что же тебе крест пожаловали, такому бандиту?

– У меня их – полный бант, тебе про какой рассказать? – вопросом на вопрос с вызовом отвечал Будищев.

– Ишь ты, – стал почти ласковым полицейский. – Тебя царь-батюшка так пожаловал, а ты, подлец эдакий, порядочных людей бьешь! Ну, ничего, подождем до суда, а там лишат тебя крестов с медалями, тогда можно будет и посечь. Со всем нашим удовольствием!

У бывшего унтера на языке вертелось что-то вроде – «ты сначала доживи», но он сдержался и ничего не ответил.

– А теперь отведите его в холодную; придет начальство – разберется, что с ним делать.

Городовые, что привели Будищева в участок, вытянувшись, козырнули и, взяв за руки своего подопечного, собрались поволочь его в узилище, но вступившийся за Дмитрия полицейский снова вмешался.

– Я сам его отведу.

– Как прикажете. Только глядите – он буйный!

– Я тоже не в капусте найденный, – ухмыльнулся тот и велел задержанному: – Вперед!

Камеры для арестантов располагались в подвале, куда они и спустились вдвоем по узкой лестнице. Пока шли, бывший унтер пытался вспомнить узнавшего его городового, но в голову так ничего и не пришло. Наконец он не выдержал и спросил прямо: