– С кем ты сейчас говорил по-китайски? – спросил Эгер.

Кеорт дёрнулся. Голос Эгера перебил все остальные голоса, они тут же умолкли. Эгер и Эйди молча смотрели на него.

– Это японский. – Кеорт только сейчас понял, что одним из голосов был его собственный голос. Он глубоко вздохнул, стараясь не покраснеть.

– Не важно – сказал он. – Давайте еду поищем.

С едой не повезло. На кухне и в столовой кто-то явно побывал. С полок вымели всё начисто, не нашлось даже сухаря. Эйди открыла один из больших холодильников, и этого хватило, чтобы не проверять остальные – содержимое приобрело кошмарный вид, отвратительная вонь заставила её отпрянуть, прикрывая нос рукавом.

Медицинский блок превратился в собственный антипод. В нём было темно, всё покрывал густой слой пыли, на полу отпечатались дорожки из следов грязных ботинок. Слово «санитария» здесь невозможно было произнести вслух.

Помещение выглядело ужасающе грязным, но в остальном не пострадало. Уничтожать медицинское оборудование нападавшие не стали. Никаких медикаментов не нашлось. Свет пиропатрона отражался в пыльных стеклах шкафов, сквозь прозрачные дверцы видно было, что полки пусты. Те, кто забрал со станции еду, обчистили и медблок, взяв лекарства, бинты и инструменты.

Оборудование, тем не менее, осталось на месте – видимо, электронная начинка в нём выгорела, и оно ни для кого уже не представляло интереса. Зеленоватый свет пиропатрона вырисовывал огромные лампы над операционным столом, бочкообразную барокамеру, поставленный вертикально томограф, хирургический дрон, раскинувший щупальца-манипуляторы.

На столе темнели густые пятна – видимо, кому-то здесь пытались оказать помощь. Рядом лежал ворох бинтов, были разбросаны серые от грязи ватные тампоны. Ничего полезного здесь не нашлось.

Ступеньки в конце одного из коридоров привели в арсенал. В длинном узком помещении обнаружилось электромагнитное и плазменное оружие, непригодное к использованию – и ни одной единицы огнестрельного, ни одного патрона любого калибра. Очевидно, какую-то часть действующего вооружения защитники взяли в бой, остальное забрали то ли выжившие из штурмовой группы, то ли те, кто побывал на станции уже после них. В темном арсенале теперь остались только пустые стеллажи с пазами для винтовок, автоматов, дробовиков да полки для боеприпасов, покрытые пылью.

Вдоль одной из стен были выставлены в ряд пять единиц полной экипировки бронепехоты. Эгер остановился, рассматривая массивные силуэты с широкими округлыми плечами, похожие на рыцарские доспехи. Кеорт подошел поближе, стал у него за спиной.

Тяжелый защитный комплекс VN-307 «Ахиллес», эксклюзивная разработка корпорации «Иллакис». Броневые пластины, способные выдержать прямое попадание бронебойного снаряда из орудия калибром до сорока двух миллиметров. Система радиопомех, сбивающая наведение управляемых ракет. Шлем с многослойной фильтрацией воздуха, независимая система подачи кислорода для работы в зонах высокой загазованности. Встроенный экзоскелет, позволяющий применять тяжелое вооружение и переносить увеличенный боезапас.

В таком бронированном скафандре человек превращался в ходячий танк.

Компания очень гордилась своими «Ахиллесами» и дорожила им. Тем не менее, насколько знал Кеорт, экземпляров было выпущено немного – производство защитных комплексов было чрезвычайно сложным, каждая единица обходилась в солидную сумму. «И хорошо, что так», – подумал Кеорт. Каждый бой, в котором участвовали подразделения бронепехоты «Иллакиса», становился для их противников невероятно трудным. Уравнивала шансы только малая численность бойцов в такой броне. То, что здесь находилось целых пять «Ахиллесов», однозначно говорило о чрезвычайной важности этой станции.

Несмотря на это, все пять экземпляров так и остались здесь, внизу, где их застал Крах. Три крайних были открыты, один разобран – видимо, кто-то пытался то ли их починить, то ли облачиться в них, но с вышедшими из строя сервомоторами бесценная броня превратилась в неподъемную груду металла, пластика и керамики. Сейчас они больше походили на музейные экспонаты и превратились не более чем в напоминание об утраченной мощи.

Обход станции занял весь остаток дня. Эгеру хотелось начать ремонт «Харона», но сегодня было уже слишком поздно. Предстояло провести ночь в маленьких комнатах, что можно было считать улучшением жилищных условий – лучше узкие пыльные кровати, чем их отсутствие.

Кеорту не нравилась мысль о том, что придётся спать – настолько, что по спине каждый раз пробегал озноб.

Первое, что он сделал в своей комнате – снял рамки, висящие над кроватью, и передвинул шкаф так, чтобы он хотя бы частично закрывал надпись на стене.

Он не мог заснуть. Желудок был пуст, в матрасе и в постельном белье было полно пыли, но к таким условиям он уже привык – жизнь в Селве была ничем не лучше. Идею сделать здесь комнаты без дверей явно пришла в голову какому-то идиоту, и сейчас Кеорту в уши настойчиво лезли звуки из коридора: скрип койки, характерная возня, тихие женские вздохи – Эйди утешала Эгера как могла.

Всё это раздражало. Но дело было в чём-то другом.

Кеорт очень старался перестать думать. Прислушивался к шуму дождя снаружи. Пытался в деталях представить дождь, каждую каплю, увидеть, как вода падает на покинутые здания, как течёт в трещинах в асфальте, как заливает крышу комплекса. Как дождь идёт над грядой терриконов, над линией электропередач, над бесконечной равниной, над затерявшейся в темноте станцией без единого огня.

Никого и ничего на десятки километров вокруг. Только где-то в глубине, среди заброшенных строений не спят три человека. Эти мысли приносили мимолетное умиротворение, но оно проходило так быстро, что он едва успевал его уловить.

Дождь и темнота скоро перестали помогать. Звуки в комнате Эйди и Эгера стихли, но легче не стало. Хаос в голове кипел всё сильнее, его не получалось игнорировать.

Виски уколола знакомая боль. Кеорт потянулся за таблеткой, но передумал. Их осталось очень мало.

«Где бы теперь достать ещё… А как я раньше справлялся, когда таблетки кончались? Я и правда жил с этими болями… всегда?»

Кеорт ворочался на койке, поднимая пыль. Ночь запуталась в душном бреду, из него невозможно было выбраться.

«Имплантаты. Модули. Провода в голове… Самоопределение».

Дождь снаружи превратился в огонь, между зданий потёк расплавленный свинец. Пламя падало на площадь у комплекса, на замершую навечно антенну-руку, на могилы у края площади. Качались под ветром жетоны на цепях, оглушительно звенели, ударяясь друг о друга. Звон проникал через воздуховоды, нёсся по вентиляции, врывался в уши, заполнял пространство внутри черепа.

Глаза на жетонах смотрели на комплекс. Кеорт знал, что они видят его, видят прямо сквозь стены, пока он лежит, отвернувшись от них и зажав уши ладонями.

«Может, я схожу с ума? И все странные мысли, непонятно откуда берущиеся, и сны наяву – всё это отголоски грядущего сумасшествия?»