– Не думаю, что все настолько страшно. Тони, конечно, в ближайшее время придется нелегко, пока мы не научим Плаксу жить правильно и с ответственностью подходить к своему таланту. Но рано или поздно она научится управлять собой, и тогда Тони будет свободен. Думаю, они даже сумеют подружиться.

– Как же она научится? Она столько лет прожила одиноким и озлобленным существом. У нее должно быть чудовищная депривация! Как теперь ей объяснить, что все изменилось? – недоумевал Ник.

– А это работа как раз для Бори Магистра. Похоже, у него появился еще один ученик. Вызов его таланту. Вот что, пока еще не стемнело. Поехали прокатимся до Учителя, поговорим с ним о Плаксе. Надо его в курс дела ввести.

Я поставил на столик стакан с виски, поднялся из кресла и помог встать Красавчегу. Он еще пошатывался, но я не сомневался – скоро друг наберется сил.

Мы вышли на улицу и направились на переговоры с Магистром. Предстояло много работы. Плаксе требовались дом и семья, нельзя же ребенка в камере все время держать, да и Тони Палач на отца не тянет.

– Хочу нанять тебя, хвостатый. Для доброй охоты.

Сначала мне показалось, что потолок жральни обрушился, и с чердака свалился шкаф. Большой длиннорукий шкаф. Потом я понял, что это орчиха – мясистая, насупленная, патлатая. Перекрыла мне обзор на жральный зал. Невелика потеря, если честно.

Если б вместо неё пришел кто нормальный – я бы тоже поступил нормально, то есть подпихнул ему ногой стул и кивнул: слушаю тебя, значит, внимательно. Но орчихе я просто кивнул, делая вид, что едва ли не каждый день вижу ихнего брата, и что ничего нет удивительного, что она хочет меня нанять. Хотя вообще-то я, конечно, обалдел: никогда прежде я не видал орчиху без орка и вообще никогда не видал баб, которые нанимают воинов.

Она замешкалась, огляделась так, словно лишь теперь поняла, куда её принесла нелёгкая. Интересно, она останется стоять или усядется на пол? В любом случае, будет выглядеть потешной дурой: орчиха слишком массивная, чтобы стоять, наклонясь над столом, но и не такая высокая, чтобы сидеть перед ним на полу. И еще она слишком широкая, чтобы уместить свою задницу на стуле. Наверняка многие в жральном зале сейчас смотрят ей в спину и ждут, что же она сделает.

Орчиха сдвинула вместе два стула, умостилась на них. И челюсть выдвинула так, что мне тут же расхотелось ухмыляться. Ни к чему злить такую здоровую штуку, даже если она выглядит глупо и безобидно: знаем мы этих тупых и тихеньких, чокнутые они через одного.

– Хочу нанять тебя, – повторила она, – чтоб вместе убивать вампиров.

Точно чокнутая. На всю орочью башку. Я в притворном испуге закрыл лицо руками и подмигнул ей через пальцевую перепонку.

Орчиха не могла разглядеть любопытства в моих глазах, так что я думаю – она просто начала говорить, потому что её переполняло до края. Жральная подавалка, не будь дурой, тут же поставила на стол ведерную бадейку мёда, и орчиха в неё вцепилась, как в нашейный камень.

Да-а, хлипкие бабы у орков, нервные. А с виду и не скажешь. Одно хорошо: из такой ничего не нужно когтями выцарапывать, сама расскажет всё, что нужно. И что не нужно – тоже, чувствую, расскажет, вот прямо сейчас.

Непривычно мне долгие истории слушать, но тут, как я понял, придется. Все-таки чем-то орчиха меня зацепила, любопытно стало, это верно. А для нас, древ-них ящеров, любопытство – самая верная приманка. Вкусней печёной рыбы.

* * *

– Я выросла далеко отсюда, в краю снежных гор и сосновых лесов. Там редко встречаются люди и туда никогда не приходят хвостатые вроде тебя, но орочьи семейства, которые живут в моем родном крае, очень дружны между собой. Мой отец и дед разводили овец и пуховых коз, и орки со всей округи приезжали к нам, чтобы купить молоко, мясо и шерсть, как до того делали их отцы и деды.

Наш край суров, потому мы верны традициям и порядкам, что достались от предков. Это они сумели наладить устои, чтоб выживать и процветать в холодных горах и лесах, и поколения их потомков делали точно так же и тоже выживали и процветали, и умножали то, что досталось им от отцов.

Наш край и орки, которые его населяют, мало менялись со временем. Мы всегда знали, каким будет следующий день и что принесет наступающий год. Мы знали, как угадать дождь, снег и смену года по поведению растений, птиц и зверей. И как действовать, если долго не сходят снега по весне или если вода в быстрых реках прибывает больше обычного. И как звать на помощь соседей, если к дому придут лихие орки или дикие звери. Мы знали, как лечить болезни у себя и у скота, какую одежду шить на лето и какую – зимой, чем кормить животных и сколько оставлять на расплод, как далеко от отчего дома можно отстроиться новой семье и где покупать орудия, которых не делаем сами.

Но потом пришла такая беда, какую мы не умели узнать и с какой не умели бороться.

Однажды весной моя маленькая сестра потерялась в лесу. Она не должна была уходить одна так далеко, и мы так и не узнали, что увлекло её в самую чащу. Мы искали её с полудня до самого заката, и моя несчастная мать едва не лишилась рассудка от тревоги. Она была очень привязана к сестре, не то что ко мне – я-то всегда была отцовской дочкой. Мать до того истерзалась за этот день, что заявила, будто готова отдать душу синему духу холодных течений, чтоб только нашлась её младшая дочь. И ближе к закату она действительно нашлась.

Я сказала, что мы не узнали, почему она ушла одна так далеко в лес. По правде, мы вообще ничего не узнали, потому что сестра с того дня больше не говорила. Никогда. И взгляд у нее стал другим, подчас мне даже делалось страшно, когда я смотрела в её глаза, и понемногу я стала избегать малышки. Она тоже больше не тянулась ко мне, хотя в прежние времена ходила за мной хвостом.

Через некоторое время начались проблемы с пуховыми козами. Животные стали беспокоиться и худеть, как будто нечто неведомое преследовало их неотступно. Отец и дед испробовали все известные им настои для успокоения скотины, но ничего не помогало. Тогда они позвали ворожея из-за леса, и ворожей сказал, что в эти места пришло порождение злобы, которое мы сами накликали. И все поняли, что синий дух холодных течений услышал обещание моей матери и явился по её душу, и что теперь нашему семейству не будет покоя, пока синий дух не получит своё.

С того дня мать стала чахнуть на глазах, а потрясенный отец не находил в себе сил, чтобы заниматься хозяйством по-прежнему. Он как мог заботился о матери, но она хирела так же, как прежде – животные. Наше небольшое стадо стало поправляться, но недостаточно быстро. Соседи боялись синего духа и стали реже приезжать к нам за молоком. Сестра бродила по дому безучастной тенью, ни в чем не участвуя и никак не проявляя своих чувств.

Матери не стало через два месяца, а после её смерти снова принялся худеть скот, и в этот раз дело дошло до падежа. Следующей весной у нас уже не было ни одной пуховой козы, и тогда зараза перекинулась на овец. Однажды дед решил остаться в хлеву на ночь: вдруг, сказал он, по ночам во двор пробираются дикие звери, которые пугают овец. Ясно было, что это не так – если бы звери приблизились к дому, собаки подняли бы шум, но по ночам все было тихо. Тихо было и этой ночью, а утром мы нашли в хлеву мертвого деда с рваной раной в животе. Судя по всему, смерть наступила не от боли и не от потери крови, а от яда, что попал в рану вместе… с чем? Мы не знали. Крови вокруг его тела не было вовсе, словно она растворилась в воздухе.