Хотя, если бы ей пришлось отдаться ему, чтобы послужить этому Ткачу, она, вероятно, сделала бы это. Какая, однако, в этом ирония. Преданность хозяину — еще одно их общее качество.

Он ужаснулся тому, как мастерски она вычислила его слабые места и как ловко использовала их, чтобы заставить его желать ее соблазнительное тело. Но что еще опаснее, она затронула его душу.

Он постарался стряхнуть с себя это наваждение. По крайней мере он не выдал ей никаких секретов. Профессиональная выучка, к счастью, не подвела его.

— Должен предупредить вас, — добавил помощник министра. — Хотя у нас и имеются веские причины полагать, что она именно та, кого они послали выкрасть камень, но все же существует небольшая вероятность, что мы ошибаемся. Поэтому вы не должны исключать другие угрозы. Любой, кого вы встретите, может работать на нашего противника. Не доверяйте никому.

— На этот счет можете быть спокойны, сэр. — Он больше не будет верить никому и никогда. Но это хорошо, что он вскоре вернется в Индию. Там бы он не проявил подобной беспечности. Незнакомая и непривычная атмосфера Лондона усыпила его бдительность, заставив совершить непростительную ошибку, да плюс еще столько долгих месяцев без женщины, проведенных в море.

Но, видит Бог, он усвоил этот урок. Как только он вернется в полк, то найдет себе услужливую наложницу и каждое утро будет благодарить небеса за ее непроходимую глупость. Хватит с него сильных и независимых англичанок.

Однако есть одна проблема, которую Фэншо не затронул.

— Если я должен присматривать за ней, то мне придется взять ее с собой к сэру Хамфри. Но разве не будет непростительным оскорблением приехать в его дом с любовницей?

— Для нормального человека, возможно, это было бы оскорблением. Но сэра Хамфри недаром называют Чокнутым Набобом. Этот человек держит гарем. Намекните ему, что вы привезли девушку в качестве восточного подарка, и он примет ее с распростертыми объятиями.

Фэншо поднялся, давая понять, что на сей раз беседа действительно окончена.

— Наши люди на улице отлично делают свое дело, не так ли, капитан? Мы узнали, кто она, уже через час после ее встречи с человеком Ткача.

— Да, сэр. Прекрасная работа.

Выходя на улицу, он твердил себе, что должен радоваться. Не случилось ничего непоправимого, агенты департамента и в самом деле спасли его от ужасной ошибки, которая могла стоить ему карьеры. Однако радости от этой мысли он не испытывал.

Она, должно быть, задремала. Свеча в медном подсвечнике, стоявшая на прикроватном столике, сгорела почти наполовину, когда ее разбудил звук шагов в коридоре. Темперанс не обратила на них внимания, решив, что это кто-то из постояльцев возвращается с поздней прогулки. Но стук в дверь заставил ее резко сесть в кровати.

— Впусти меня. — Это был он.

Значит, он все-таки передумал и вернулся. Это ее не удивило, учитывая, как она сама провела эти часы после расставания с ним. Она металась в постели, пылая неутоленным желанием, которое он пробудил в ней там, у Раджива, твердя себе, что это к лучшему. К сожалению, убедить себя в этом у нее не получалось. И вот он вернулся.

За это время Темперанс немного пришла в себя, в этой простой комнате, вдали от пьянящих запахов и роскошного убранства индийского жилища. Теперь она не даст волю своим чувствам, как там, когда он проявил такое неожиданное и настойчивое любопытство, пытаясь выяснить, кто она и почему отдается ему.

Его искреннее участие побуждало открыть ему свое сердце. Однако это было бы непростительной ошибкой. Теперь ей нужно быть осторожнее и не поддаваться страсти так безрассудно.

Она пригласила его войти. Ее роскошные волосы, расплетенные на ночь, рассыпались по плечам. Перед тем как лечь, она подушилась своими любимыми апельсиновыми духами, но теперь пожалела об этом. Так делают шлюхи. Скорее всего он покинет ее через несколько недель, но на это время ей хотелось стать для него чем-то большим.

Когда он вошел, она машинально укрылась одеялом, чувствуя себя беззащитной в своей наготе. Он закрыл дверь и немного постоял, окидывая ее взглядом. Выглядел он напряженным.

Возможно, просто устал. День был длинным. Но как бы там ни было, он тоже, видимо, вновь обрел почву под ногами, утраченную было в душистом облаке чувственности, которое окутывало их у Раджива. Его настороженность вернулась.

— Я разбудил тебя? — спросил он. Его глубокий голос прозвучал резче, чем раньше.

На мгновение ей показалось, что сейчас он повернется и уйдет. От былой пылкости не осталось ни следа.

Он выглядел строгим и собранным. Что бы ни произошло за то время, которое они провели порознь, он вновь превратился в солдата. Это был не тот мужчина, околдовывавший ее всего несколько часов назад, чьи поцелуи со вкусом карри были такими волнующими.

Трев помедлил в дверях с таким видом, будто готов был развернуться и снова уйти. Волнение, охватившее ее в этот момент, говорило о том, как сильно она заблуждалась, полагая, что вернула себе самообладание.

Но он не ушел. Наоборот, сделал шаг к кровати. Она напряглась, но он остановился, взял потертый стул, стоявший у стены, и поставил его на середину комнаты. Сев, он показал на свой сапог и сказал:

— Мне нужна твоя помощь.

Она встала с кровати, опустилась перед ним на колени и ухватилась за тяжелый сапог — осторожно, чтобы не пораниться об острые шпоры. Потянула, но сапог не поддавался. В такой позе она чувствовала себя жалкой, уязвимой, почти что служанкой. Но все это странно ее возбуждало. Он ее господин. Все будет так, как он пожелает.

Сейчас в нем чувствовалось нечто необузданное, что было для нее внове. Это ее пугало и привлекало одновременно.

Неожиданно сапог соскользнул с ноги. Она покачнулась назад, и рубашка на ней задралась. Под рубашкой ничего не было, и Темперанс почувствовала, как краснеет под его взглядом. Но его лицо оставалось бесстрастным, он никак не отреагировал, а просто протянул ей другую ногу. Она стыдливо зажала подол рубашки коленями, прежде чем ухватиться за второй сапог. Когда он был снят, Трев отставил обувь в сторону, встал и отнес стул к стене, по-прежнему молча.

Она вернулась к кровати и присела на край. Он не последовал за ней, а поднес руку к белой кожаной портупее, которая пересекала его мундир от плеча до пояса. Но рука замерла в воздухе, как будто он сопротивлялся тому, чтобы сделать следующий шаг. Медленно, очень медленно он расстегнул портупею, снял ее и аккуратно повесил на спинку стула, при этом ни на секунду не сводя с нее глаз. Пальцы его скользнули мимо блестящих полосок золотистой тесьмы, украшавших мундир, и взялись за верхнюю пуговицу.

Он не спеша расстегнул ее, помедлив, прежде чем перейти к следующей. Покончив с последней пуговицей, снял мундир и так же аккуратно повесил его на спинку стула.

Пока он снимал эти внешние атрибуты своей профессии, в каждом жесте все отчетливее чувствовалось его железное самообладание. Он настоящий солдат. Даже страсть не может заставить его торопиться. Он как будто знает: то, что вот-вот произойдет, рано или поздно закончится, а после этого ему снова придется облачаться в этот мундир, и он должен быть безупречным.