натянул старые треники, надел разношенные тапки и прошёл в туалет. Закончив дела там, проследовал в ванную. Умыл лицо, взялся за зубную щётку и вздохнул.

По всей видимости, причиной его вздоха послужило то, что он видел в зеркале. Нет, дело было не в небритости или растрёпанных со сна волосах, эти недостатки он мог легко устранить. Но лицо человека в отражении выглядело усталым, морщинистым и дряблым. Лёвкин тут же почувствовал, как ноют суставы – должно быть, к дождю, как в животе покалывает недолеченный гастрит, а в голове зудит всё ещё не выплаченная ипотека.

– Старый я стал, – пробормотал Лёвкин своему отражению, и оно, похоже, с ним согласилось.

Вернувшись в комнату, он медленно и грустно начал собираться в дальнюю дорогу до мусорных баков. Носки словно сговорились и все как один оказались непарными. В конце концов, Лёвкину удалось подобрать два немного похожих. Правда, один оказался рваным, а второй – красным, но ботинки помогли бы скрыть этот недостаток.

В комнату заглянула жена.

– Ты что, ещё тут? – удивилась она. – Ползаешь, как черепаха, ворчишь себе под нос, как старый дед… Вот ведро.

Она поставила ведро в прихожую и вернулась на кухню. Лёвкин хотел было пройти за ней, чтобы посмотреть, сколько на улице градусов, но побоялся лишний раз раздражать.

Он вышел на лестничную площадку, тщательно запер дверь на два ключа, развернулся, чтобы начать спускаться, и вдруг столкнулся с Кругловым.

– Привет, сосед, – сказал Круглов, ехидно улыбаясь. – Не заглянешь на минутку? Дело есть.

– Привет, – ответил Лёвкин. – Нет. Я того… Занят, в общем.

– Да подождёт твой мусор! – воскликнул Круглов. – Я тебя знаешь зачем зову? Хочу провести эксперимент. Большого научного значения, между прочим. А ты – ведро.

Лёвкин поморщился и обошёл Круглова стороной.

– Я не дурак, – сказал он. – Я ещё с прошлого раза того… Хромаю.

– Что доказывает, – возразил Круглов, – что испанский сапожок оказался совершенно работоспособным.

– Почему ты сам на себе не ставишь свои эти… эксперименты? – пробормотал Лёвкин, спускаясь вниз.

– Да что я, совсем сдурел так рисковать? – удивился Круглов. – А если наука меня потеряет?

Лёвкин нахмурился и молча пошёл вниз. Кроме случая с гвоздями в сапоге, он помнил ещё ракетный ранец из утюга и пылесоса, который стоил ему обожжённых бровей и выбитого зуба, а также прибор для гастроскопии, который взорвался, слава Богу, в руках у Круглова ещё до того, как тот заставил Лёвкина его проглотить.

– Хорошо бы потеряла, – тихо произнёс Лёвкин и перешёл к следующему пролёту.

Однако Круглов следовал за ним.

– Да ты не понимаешь, дурья башка, что я тебе предлагаю, – говорил он. – Вот ты в курсе, что всем нашим телом управляет мозг?

Лёвкин спускался молча.

– И старением нашим, видимо, тоже, – продолжал Круглов. – То есть ток, который мозг пропускает через наше тело – источник старения. Я тут произвёл замеры, покумекал немного, и всё!

– Что – всё? – буркнул Лёвкин.

– Я могу тебя омолодить, – сказал Круглов. – По моим расчётам, лет на десять–пятнадцать. Больше опасно. Принцип простой – через мозг пропускается ток в обратном направлении. Чем больше сила тока, тем сильнее эффект.

– Ты бы на крысах лучше сначала, – сказал Лёвкин, хотя шаг его, и без того неспешный, слегка замедлился. – Вон их сколько в подвале.

– Правильно мыслишь! – восхитился Круглов. – Так я и сделал. Переборщил только. Крыса потеряла все седые волосы. Собственно, всю шерсть потеряла. Но у неё масса слишком маленькая. А ты, как мне кажется, потяжелее будешь.

Лёвкин остановился, раздумывая.

– Ты только представь, – сказал Круглов. – Ты возвращаешься домой, а тебе сорок. Или даже, может быть, тридцать пять. И мусор я за тебя выкину. Давай попробуем, а?

– Ладно, – сказал Лёвкин. – Но если опять того… То я тогда тебя….

И они пошли наверх вместе с полным пищевых отходов ведром, распространяющим вокруг себя непередаваемый аромат.

Круглов пропустил Лёвкина в свою квартиру и, размахивая руками, продолжал рассказывать.

– Крыса – это ведь что? Глупое животное, она ни черта ни в чём не понимает. А ты – интеллект! Что тебе эти двадцать ампер?

Лёвкин прошёл вместе с Кругловым на кухню, по дороге рассматривая причудливые изобретения, захламляющие квартиру. Здесь можно было разглядеть недостроенного робота с трёхлитровой стеклянной банкой вместо головы, вечный двигатель из десятка настольных калькуляторов, соединённых в кольцо велосипедными спицами, болотный вездеход из бензопилы и четырёх вёсел с галошами на концах, а также и новоявленный омолодитель, который стоял прямо посреди кухни, поражая воображение своими размерами.

В нём можно было угадать части строительного компрессора, старый кинескоп, несколько вольтметров и дизель-генератор. Всё это было связано верёвками, опутано проводами, несколько из которых шли к самой главной части конструкции, её, так сказать…

– Вот, – сказал Круглов. – Это и есть краеугольный камень моего изобретения. Его становой хребет, базис, первооснова. Самая суть.

– Это кастрюля, – сказал Лёвкин.

И правда, это была кастрюля. Эмалированная, жёлтая, с синими цветочками на боку. Продырявленная в нескольких местах, она ощетинилась продетыми сквозь неё железными арматуринами, к которым крепились толстые провода.

– Не просто кастрюля, – сказал Круглов. – Датчики внутри будут отслеживать твоё состояние и степень омоложения. А я, глядя на показатели приборов, смогу регулировать всё через пульт. Ты не смотри, что тут вилки вместо рычажков, всё вполне работоспособно. Садись.

– А чем воняет у тебя, не пойму? – спросил Лёвкин, усаживаясь на приготовленную табуретку. – Горело что-то.

– Да крыса, я же говорю, – ответил Круглов, подняв кастрюлю и надев её на голову Лёвкина.

Стало темновато и немного страшно. Что-то резиновое присосалось к волосам. Волосы шевелились, а кожу покалывало слабыми разрядами тока.

Круглов сунул что-то Лёвкину в руку. Толстый свинцовый цилиндр.

– Это предохранитель, – сказал он. – На всякий случай. Если ток будет слишком большим, он расплавится, а ты будешь как огурчик.

Лёвкина это успокоило. Правда, ещё он ощущал себя слегка неловко от того, что на кастрюле были нарисованы цветочки. Какой-то дамский скорее рисунок, не солидный.

«Зачем я к нему пришёл? – думал Лёвкин. – Глупость какая-то. Детский сад. Да нет, в детском саду было всё по-другому. Там были книжки интересные, и мой самосвал игрушечный, и воспитательница Татьяна Петровна. А тут только Круглов и я в дурацкой кастрюле».

– Ну, как ты себя чувствуешь? – спросил Круглов.

– Да нормально, в общем, – гулко отозвался Лёвкин изнутри. – Приятно даже слегка. Током щекочет.

– Хорошо, – сказал Круглов. – Тогда включаю!

И тут Лёвкина шарахнуло. Ему показалось, что у него горит изнутри голова. Тело прошило разрядом насквозь, распрямило и сбросило с табуретки.

Он кое-как стащил с головы кастрюлю и пополз на четвереньках прочь, пытаясь в тумане