Старик между тем собрал зерно пополам с пылью и теперь не знал, как с ним поступить. Ахмад, по-прежнему с автоматом в руке, перепоясанный лентами, стоял на борту грузовика и воплощал революционную справедливость. Он давно заметил, как мучается старик, наконец царственно указал вниз, и тот послушно ссыпал зерно в кучку у колеса автомобиля. Потом старик подхватил своих два мешка, взгромоздил на ишака, нелепо торчащего среди людских голов, и стал толкать животное. Но ишак упрямо стоял на месте. Старик толкал его, потом начал колотить по голове, впалым бокам; ишак дико взревел, вконец ошалел и уже не понимал, что от него хотят. Шум, гвалт достигли последней черты. Энергия вырвалась наружу, началась давка. Кто-то рухнул на землю, и толпа сомкнулась над ним; сарбозы испуганно полезли на грузовики, сплошной дикий крик затопил кишлак. Я невольно вцепился в крышку люка, хотя толпа вряд ли смогла бы перевернуть бронетранспортер.

Вдруг в сумерках ярко полыхнула очередь. Ахмад стоял, широко расставив ноги, одной рукой, словно пистолет, держал автомат стволом в небо. Он выкрикнул несколько слов, и в наступившей тишине послышалось что-то вроде одновременного выдоха.

«Нашли время раздавать зерно, – подумал я, – дождались бы утра… Хотя вряд ли бы дождались».

Машины подходили одна за другой. Сгружали хлеб. Это зрелище в конце концов утомило, я крикнул водителю, который уже задремал, чтобы он выезжал из крепости.

Из люка комбатовской машины пробивался свет. Значит, он был там. Я быстро влез на броню и по праву старшего сапера в колонне смело спустился внутрь.

– Что нового?

Вместо ответа комбат показал мне кулак. Он сидел в шлемофоне, глаза прищуренные, будто пытался что-то разглядеть особенное на панели радиостанции.

– «Ноль двадцать первых» нет? Потерь нет? – вдруг крикнул он. – Я не понял, Град-3! Я не понял… Ах-х…

Он подскочил на месте, сжал в кулак руку, будто собирался сокрушать радиостанцию.

– Град-3, не ввязывайся, уходи, пили со всех ног! Как слышал? Град, как понял?..

Комбат сгорбился и застыл, сидел неподвижно минуту или две. Я боялся вздохнуть. Наконец он поднял глаза, увидел меня.

– Что? – одними глазами спросил я.

– Ух, черт… – Он стукнул кулаком по колену. – На духов нарвались…

– Кто?

– Красильников…

Он сорвал с головы шлемофон, протянул его Кизилову.

– Давай, сиди на связи. Я тут, рядом буду.

Он полез наружу, попутно крепко задел мою голову ботинком, но даже не заметил этого. Я вытер щеку и остался в машине. Горела только лампочка радиостанции. Кизилов глянул на меня, чиркнул спичкой, закурил.

– Комбат локти кусает, – задумчиво проронил он. – Не надо было этот взвод оставлять. Одно за другим…

– И все из-за этой дуры.

– Этот тоже хорош. Идиот… Оставил одну.

– Баба на корабле – к несчастью.

– Зря я его не отговорил. – Кизилов вздохнул.

– А Горелого – одного оставлять? Конечно, лучше было бы еще взвод в городе оставить.

– Лучше, хуже… Хорошо рассуждать задним умом, – раздраженно перебил Кизилов.

Воображение рисовало мне картины одну ужаснее другой. Убитый или, того хуже, плененный Горелый, растерзанная Танька, расстрелянный и уничтоженный взвод во главе с Красильниковым. Черные мысли преследовали, будто наяву я видел догорающие в ночи бронетранспортеры, трупы наших ребят, и над ними – копошащиеся хищные птицы, моджахеды. Хуже нет состояния. Погибли, все погибли…

До самого рассвета я ходил кругами возле штабной машины, смолил сигареты «Прима», слушал, как орал где-то под крышей уцелевший афганский петух.

Ни Горелый, ни Красильников на связь не выходили.

Нервы мои были на пределе. В таком состоянии человек не может ни спать, ни есть, ожиданием заполнена каждая клетка. Я рассеянно наблюдал, как блекло черное небо и на востоке постепенно расползалось багровое пятно. Что предвещал новый день?

– Лысов, – услышал я за спиной голос комбата. – Собирайся, поедешь на трассу. Пулей проскочишь. Пока этот десант появится… А потом – в город и там будешь ждать колонну. Ясно? С тобой три, нет, четыре машины.

Я кивнул и тут же побежал к бронетранспортерам. Я был готов на что угодно, лишь бы не изнемогать, не сгорать медленно от тягостного и мучительного ожидания.

Машины стояли наготове, видно, комбат давно принял решение, но колебался до последней минуты. «Проскочишь пулей», – повторял про себя его слова. Пыльные тяжелые бэтээры ждали меня. Они, конечно, мало походили на пули, и все же в грозной скупости их линий таилась стремительная сила и надежность.

«Проскочим», – сказал я себе и полез на первую машину. Опасное неведомое дело полностью завладело мной, я даже не задумывался об опасности очередного шага комбата. Я подумал: «Мы – мобильное, маневренное, хорошо вооруженное подразделение и, значит, должны по-современному вести боевые действия». Примерно так и подумал строчками из боевого устава.

…Это была гонка, ралли, это была безумная езда, и оправданием ей мог быть лишь наш расчет на внезапность. Если нас ждут духи, то мы должны проскочить мимо них с такой скоростью, чтобы они только рты разинули.

У меня сжалось сердце, автомат грелся под рукой, взведенный и готовый к бою.

Бойцы распластались на броне.

Без происшествий мы достигли той точки, где вчера оставили взвод. Здесь было мертвенно и тихо. Я спрыгнул с брони и пошел по шоссе. Несколько раз я натыкался на автоматные и пулеметные гильзы. Один из бойцов нашел панаму. На внутренней стороне инициалы: «В. Н. М.». И больше никаких следов.

Я вышел на связь с комбатом, доложил обстановку. Голос Сычева из радиостанции прозудел:

– Срочно возвращайся!

– В город?

– Нет, к нам. Все ясно? Конец связи.

Я мысленно выругал дурацкую лаконичность комбата. Что случилось в кишлаке? Почему он отменил свой предыдущий приказ отправиться в город? Я ничего не понимал. Меня подмывало снова выйти на комбата, узнать, нет ли вестей от Горелого и Красильникова, но я понимал, что за лишнюю болтовню в эфире можно получить по шее.

Мы возвращались. От нескончаемой дороги, длительного напряжения я стал терять чувство реальности. Ощущение постоянной опасности притупилось, я равнодушно смотрел на шоссейку, изредка поглядывал по сторонам.

Даже когда в небе появились две пары вертолетов, я не испытал к ним никакого интереса. Они шли на большой высоте, и шум наших моторов заглушал их стрекот. «Вертушки» обогнали нас и скрылись за горами. Было не похоже, что они собирались высаживать десант.

На скоростях мы прошли серпантин, потом миновали черные скалы и Ущелье. Солнце слепило глаза, броня раскалилась.

Кишлак опять встретил нас тишиной. На полях мирно копошились люди, на берегу реки выстроились грузовики, бронетранспортеры, кто-то мыл машины, кто-то купался. Первым, кого я увидел, был Горелый. В толпе наших, собравшихся перед воротами, возвышалась его поджарая фигура. Егор сорвал панаму и издали приветственно замахал. Внутри у меня все запрыгало от радости. На ходу я соскочил с бэтээра, и Егор схватил меня в свои суровые объятия.